Андрей Боголюбский
Шрифт:
А огнищанин?
В сумерки, когда ещё не всходил месяц, паромщики переправляли его на тот берег с его двумя сумными конями и видели, как он пустился вскачь куда-то на юг, по Коломенской дороге.
Больше в ту пору ничего о нём не узнали.
Только много позже, уже по весне другого года, стали доходить смутные вести, будто где-то в вятических лесах, тогда ещё очень тёмных, огнищанин съехался со своим сыном, с тем, что, взломав некогда отцов сундук и захватив шесть лучших коней, ушёл из родительского дома и занялся лесными разбоями.
Говорили даже и так, что отец с сыном сообщались потайно
Проверить эти последние слухи, может быть и ложные, не удалось, но что беглый сын сошёлся с беглым отцом, это оказалось сущей правдой.
Следующей осенью на южной окраине вятических лесов, неподалёку от одного из тамошних новых городков, чуть не был разбит ненастной ночью богатый купеческий обоз, который шёл из Новгорода-Северского в Пронск. Но лесные лихари не разочли сил, а обозная стража не оплошала: в ночной схватке с купецкими слугами разбойники легли костьми все до одного. С обозом шёл и сам хозяин товара, пронский знатный гость, не раз бывавший на Москве. Когда рассвело, он узнал в одном из убитых злодеев бывшего московского княжого огнищанина, а в другом — его сына.
А куда делись Андреевы убийцы, никто не знал.
И когда думали об этом московляне, им всё вспоминались те чубарые ястреба, что, расхватав Маштаковых кур, улетели неведомо куда.
Гаша сказывала впоследствии своей меньшой сестре Груне, что в ту ночь, когда её отец послал посадника на убой, она до самого утра не смыкала глаз. Сквозь рёв, который доносился со стороны посада, она слышала из своей теремной горенки, как внизу металась по дому Луша и как горланил дядя Яким. Потом в доме позатихло, и голоса отца и дяди Якима послышались уже на дворе. Затем смолкли и они. И вскоре после того раздались на лестнице шаги Петра Замятнича: он торопливо поднимался, звеня шпорами.
Гаша слышала, как он, миновав её горенку, подошёл к двери той светёлки, где почивала в летнюю пору се мать. Но двери не отворил. Только послушал, должно быть, у порога или, может быть, о чём задумался. А затем, Стараясь ступать как можно тише, но всё же чуть позванивая шпорами, направился назад, к лестнице.
Тогда Гаша со свечой в руке отворила свою дверь.
Пётр Замятнич остановился, нахмурился и, как ей почудилось, сильно смешался.
На нём была длинная дорожная одежда, из-под которой виднелись бронные ноговицы.
Он стал было сходить с лестницы, но на третьей или четвёртой ступеньке остановился и, не глядя на Гашу, сказал:
— Не буди покамест мать. Как запрягут подводы, я за вами приду. Ей собраться недолго: тогда и разбудишь. А свой скарб помалу складывай.
С тем и ушёл.
И больше не приходил.
IV
Гаша, оставшись теперь опять по-прежнему втроём с матерью и с сыном, сделалась свидетельницей того, как московская округа, Гашина вторая и истинная родина, вовлекалась всё более в ту борьбу, которая возгорелась таким широким пламенем после князеубийства и пригасла ещё не скоро, захватив несколько лет.
Боролись меньшие Юрьевичи с вороватыми Ростиславичами.
Победа всегда остаётся за молодостью, за жизнью.
На стороне молодости была и молодая Москва. На стороне жизни были и её жители — московляне.
Но первая победа была и нелегка и неполна. Силы старого боярства ещё далеко не иссякли. Оно не соглашалось умирать.
Летнее солнышко, сверкнувшее однажды вечером с такой заманчивой приветливостью в лесном Неждановом окошке, померкло скоро.
Смердов, сирот, ждало впереди ещё более полное и ещё более жестокое закрепощение на долгие годы, на века.
Гаше было непонятно значение происходивших на Москве событий.
Её робкий ум не прозревал будущего. Воспитавшись в одиночестве лесного затвора, она не умела отличать великое от малого.
Но она была молода, полна жизни и желания жить. Она была московлянка. И её чувства, ещё полные свежести, редко её обманывали.
Когда на Москве появлялись новые люди — а их в ту смутную пору появлялось много. — Гаша никого из них не взвешивала на весах рассудка. Ни про одного из них она не могла бы сказать, хорош он или плох, почему хорош, почему плох. Но к одним её влекло, от других отшатывало. И слепые оценки её молодого сердца бывали подчас вернее, чем доводы самого прозорливого, опытного, старого ума.
А с людьми Гаше приходилось теперь общаться гораздо чаще и ближе, чем ранее.
Вышло как-то само собой, что всё многосложное хозяйство богатой боярской вотчины перешло из рук матери в руки дочери. Между ними не было на этот счёт никакого уговора. Гаша по необходимости взялась за непривычное и нежеланное дело, от которого Кучковна отошла совсем — молчаливо, но так решительно, что Гаша не смела обращаться к ней и за советами.
А материнский совет как был нужен!
Все прежние вотчинные власти сгинули. Маштака не было. Оружничий скрылся неизвестно куда сразу же после того, как донёс боярину об убийстве Бахтеяра. Староста, узнав о мятеже и боясь холопьей мести, тоже сбежал, так и не воротившись в город со Сходни. А конюший погиб в общей свалке, когда стаскивали с коня посадника. Да, впрочем, если б даже эти четверо оставались на своих местах, их услугами всё равно не пришлось бы теперь пользоваться.
Надо было всё заводить сызнова, а главное — по-новому, потому что челядь хоть мало-помалу и опамятовалась, хоть волей-неволей посмирилась, хоть, толкаемая голодом, и вернулась почти вся на боярский двор, однако была уже не та, что до мятежа.
Гаша отклонила назойливые, но теперь, в новых условиях, вовсе непригодные советы посадницы, которую пришлось на время приютить в боярских хоромах, после того как её выгнал из посадничьего дома новый посадник, присланный из Суздаля боярской дружиной.