Андрей Десницкий. Статьи о Библии

Десницкий Андрей Сергеевич

Наконец, это правило совершенно справедливо ставит толкование Писания в зависимость от цели, контекста, аудитории: здесь речь идет о проповеди в храме, соответственно, на первое место выходят духовное и нравственное толкование. Действительно, никакой другой нравственности, никакой другой веры, кроме принятой от отцов, в Церкви нет и быть не может. Но разве означает это запрет на научные исследования библейского текста, или на художественное творчество на библейские темы? По–моему, ни в коей мере.

О науке стоит поговорить особо. Сегодня существуют научные дисциплины, которых не было ни полтора, ни даже полтысячелетия назад (например, библейская археология и текстология), сегодня нам доступные материалы, о существовании которых тогда и не догадывались (например,

клинописные таблички из Вавилона и Угарита). Они едва ли добавят что–то к духовному и нравственному толкованию библейских текстов, они не изменят основы церковной проповеди, но они многое в Библии помогут понять точнее и полнее. Если бы всё это существовало во времена отцов, то наверняка было бы введено ими в оборот, поскольку они достаточно свободно пользовались достижениями нехристианской культуры своего времени. Богословский язык отцов (ипостась, сущность и т. д.)— это ведь язык греческой философии, языческой по своему происхождению, а вовсе не библейского Откровения. И если мы сегодня ограничимся повторением сказанного отцами, закрывая глаза на эти новые материалы, то мы скорее как раз нарушим их традицию.

Иными словами, правило не устанавливает единого образца на все времена и на случаи жизни, а скорее задает некий вектор, которому должен следовать церковный человек в своем отношении к Писанию, и требует от него оставаться внутри установленных отцами пределов в вопросах догматических и нравственных. Но и внутри этих пределов возможна немалая свобода в том, что касается частностей.

И что, в самом деле, говорят отцы? Если мы хотим понять, как толкуют отцы тот или иной библейский отрывок, мы можем снять с полки нужную книгу (например, собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста) и найти по указателю толкование на соответствующее место. Казалось бы, как просто… Но что делать, если толкование не найдется? А если оно найдется, можем ли мы быть уверены, что это действительно мнение всех отцов, а не одного из них, пусть и самого авторитетного?

У патрологов, специалистов по отеческой письменности, есть в ходу такой термин: consensus partum, т. е. «согласие отцов». Один из западных святых первых веков, Викентий Лиринский, относил к Преданию только то, что признавалось «всегда, везде и всеми». Но, во–первых, очень трудно проверить, действительно ли некое толкование признавалось всегда и всеми, или мы кого–то упустили. А главное возражение выдвинул русский богослов В.Н. Лосский: «Уже Священное Писание Hового Завета вне этого правила, так как оно не было ни «всегда», ни «везде», ни «всеми принято» до окoнчательного установления канона Священного Писания… Достаточно вспомнить о том, что термин единосущный был отнюдь не «традиционным»: за немногими исключениями, он не употреблялся никогда, нигде и никем, разве что валентинствующими гностиками и еретиком Павлом Самосатским. Церковь обратила его в «сребро разжжено, искушено земли, очищено седмерицею» в горниле Духа Святого и свободном сознании тех, кто судит через Предание, не соблазняясь никакой привычной формулой».

То есть сам по себе термин еще ничего не определяет— им могли пользоваться еретики и не пользоваться прославленные святые. Действительно, даже после включения этого термина в новый Символ веры (так отсекалась арианская ересь) его не употреблял, например, Св. Кирилл Иерусалимский, но никто не заподозрил его в арианстве. Дело ведь не в словесных формулировках, их повторение еще ничего не гарантирует.

Разумеется, у отцов можно найти много противоречий по частным вопросам. Достаточно вспомнить, что Александрийская школа толковала Библию в основном аллегорически, тогда как Антиохийская предпочитала исторические толкования, и представители этих школ нередко спорили друг с другом. Предание включает и одно, и другое, и оставляет место для иных толкований.

Вл. Иларион (Алфеев) говорит об этом так: «Одна и та же истина может быть по–разному выражена разными отцами, в разные эпохи, на разных языках, в разных контекстах.

Кроме того, у одной и той же истины может быть несколько аспектов, и каждый из аспектов можно либо заострить, подчеркнуть, развить, либо, наоборот, оставить в тени. Истина многогранна, многообразна, диалектична… И когда мы встречаем у одного из отцов мысль, противоречащую учению других отцов, не надо спешить открещиваться от нее как от «частного богословского мнения», находящегося вне «согласия отцов». Не надо также пытаться, вопреки данным текстологической критики, доказывать, что тексты святого отца, содержащие данное мнение, являются подложными или что они были испорчены еретиками».

А в чем же тогда соглашаются отцы? Например, младший современник апостолов, Св. Игнатий Антиохийский (Богоносец) возражал на требования доказать правоту христианства цитатами из Ветхого Завета как более древней части Библии: «Для меня древнее— Иисус Христос; непреложное древнее— Крест Его, Его Смерть и Воскресение, и вера Его. Он есть Дверь к Отцу, в которую входят Авраам, Исаак и Иаков, пророки, апостолы и Церковь». Именно такое отношение характерно для христианских богословов в целом: Ветхий Завет понимается через призму Нового— но это, как мы видим, именно общее отношение, а не стандартный ответ на набор вопросов.

Другой пример приводит тот же игумен Петр (Мещеринов): никто из отцов не оставил нам указаний, в каком году ожидать конца света, «зато они писали все, согласно, о том, как приготовить свою душу для Царства Божия». Поскольку души разные, то и советы могут быть неодинаковыми. Новые обстоятельства и времена могут потребовать несколько иных ответов, при условии, что направление поиска будет всё тем же, отеческим.

Впрочем, все равно есть и будут люди, для которых приемлемы только те толкования, которые встречаются у отцов, а любой самостоятельный анализ библейского текста будет для них подозрителен по определению. Ну что ж, никтоне заставляет их заниматься научными исследованиями или задумываться о вызовах двадцать первого века— но и им не следует анафематствовать тех, кто того пожелает. Отцы такого права им не дают, во всяком случае.

Насколько переводима Библия?

В настоящее время появляется все больше переводов Библии или ее частей на русский и на другие языки народов Российской Федерации. Можно давать каждому из них свою оценку, но стоит задуматься и о более принципиальном вопросе: всё ли вообще передается в этой книге однозначному переводу?

Перевод— это всегда мост, соединяющий разные берега. На том, дальнем берегу— жизнь людей два или три тысячелетия назад. И даже то, что кажется нам на том берегу знакомым и понятным, не всегда понятно до конца. Что, например, может быть проще и яснее слова «любовь»? Оно обозначает чувство, которое всем знакомо и выглядит сходно у всех народов во все времена. Это так, но не всякое употребление еврейского или греческого слова, которое мы привычно переводим словом «любить», будет обозначать ровно то, что мы думаем. Да и мы можем сказать: «я люблю свою жену / Бориса Пастернака / этот костюм / жареную картошку / одинокие прогулки / дармовую выпивку», и в каждом из этих случаев слово «люблю» обозначает довольно разные чувства и действия. Примерно так это выглядит и в Библии.

Например, в 1 Царств 5:1 говорится, что царь Тира по имени Хирам при жизни израильского царя Давида любил его (Священное Писание смягчает эту фразу и говорит «был другом»). Означает ли это, что между Давидом и Хирамом были какие–то особые личные отношения? Но эти два царя, видимо, никогда в своей жизни не встречались, и мы совершенно ничего не знаем об их дружбе. Зато нам известно, что и при Давиде, и при его сыне Соломоне город–государство Тир был активным экономическим партнером Израиля. Если посмотреть и на другие контексты, то можно сделать вывод, что в данном случае еврейский глагол ахав, привычно переводимый как «любить», обозначает не личные чувства, а договорные отношения, связывающие два народа: царь Хирам был союзником и торговым партнером царя Давида.