Андрей Десницкий. Статьи о Библии
Шрифт:
Евангелие от Матфея, а с ним и весь Новый Завет, начинается с перечня земных предков Христа, то есть с Его родословия. Это было очень важно для читателей того времени, которые должны были убедиться: Тот, о Ком идет речь, действительно потомок царя Давида, плоть от плоти израильского народа.
В древнем Израиле, как и практически повсюду, родословия считались строго по мужской линии, поэтому женщин, строго говоря, упоминать было вовсе не обязательно. Но здесь среди множества мужских имен названы и четыре женских: Фамарь, Раав, Руфь и «бывшая за Урией». Почему упомянуты не самые властные царицы, не самые знаменитые красавицы, а именно они? Наверное, потому, что в четырех женских судьбах раскрывается нечто очень важное,
Кто же они такие, эти женщины? Что за истории связаны с ними? Это очень разные истории, но у них есть нечто общее. Во–первых, это скандальные истории— как раз такие, которые люди не любят рассказывать о своих предках. Но если бы дело было только в этом, их бы, наверное, и не упомянули. Значит, там есть что–то еще… Попробуем разобраться!
Но сначала— одна небольшая цитата, не только об этих женщинах, но и о родословиях вообще— о том, зачем нужны эти вереницы имен и история. Митрополит Антоний Сурожский говорил: «вглядимся в эти имена: это все были живые люди, люди плоти и крови, трепетные перед жизнью, порой измученные, а порой— ликующие и торжествующие, и все они живут в чуде Христовой человечности и Христова человечества… Христос все прошлое этой родословной так освятил, что все без остатка стали своими, родными Богу, родными в самом сильном смысле слова. И мы можем своей жизнью, трудом, подвигом, устремленностью к Богу, тоской по Нему, борьбой за Него, за Его победу в нас, осмыслить и оправдать все прошлое нашего рода и его принести Богу как дар, и став сами Ему родными, сделать Ему родными также и тех, которые порой Его не знали, а порой, зная, от Него отступали грехом, неверностью сердца и жизни».
Так кто же стал Ему родным? О Фамари рассказано в 38–й главе книге Бытия. Это произошло на самой заре истории израильского народа, собственно, еще не народа, а небольшой семьи, состоявшей из прародителя Иакова (ему было дано новое имя Израиль) и его двенадцати сыновей от двух жен, тоже с их женами и детьми. От них должны были пойти другие дети, а потом внуки, правнуки… каждый из сыновей Иакова должен был стать родоначальником целого «колена»— большого племени, составной части израильского народа.
Но не всё получалось сразу и просто, особенно в семействе Иуды. Его старший сын умер, не оставив потомства, и тогда он, по обычаю т.н. левиратного брака, отдал жену старшего сына за второго сына, чтобы род не пресекся. Но затем умер и второй его сын. Иуда заподозрил, что дело здесь в жене— Фамари— и не стал выдавать ее замуж за третьего сына, хотя именно этого и требовал обычай. Время шло, дважды овдовевшая Фамарь оставалась одинокой, а род Иуды так и не продолжился…
Тогда она пошла на обман, да на какой! Она нарядилась блудницей (в те времена продажные женщины покрывали лицо) и в таком виде села у дороги, по которой должен был проходить ее свекр. Действительно, его привлекла эта одинокая искательница приключений, и он провел с ней время, так и не узнав в ней свою невестку. В залог будущего «гонорара» она потребовала от него посох и печать, главные знаки достоинства (в наши времена это были бы паспорт и кредитная карточка).
А через некоторое время Иуде сообщили: Фамарь беременна! Иуда, даже не взглянув на распутную родственницу, вынес скорый приговор: за такой позор женщину следовало сжечь. Но в ответ Фамарь предъявила Иуде его вещи. И тогда Иуде пришлось признать: права оказалась Фамарь, а не он сам. Да, она пошла на подлог, и совершила явно предосудительный поступок, но… дело ведь не только в поступке, но и в его мотивах. Фамарь, в отличие от самого Иуды, заботилась о продолжении его рода.
У Фамари родилось двое близнецов, от них–то и пошло колено Иуды, самое многочисленное и сильное в древнем Израиле. Она,
Вторая история тоже связана с блудницей, причем блудницей профессиональной, да к тому же еще и язычницей. Она случилась, когда народ Израиля, избавившись от египетского рабства, приближался к границам обещанной Богом земли. Ему предстояло завоевать эту землю, и первым городом на их пути был Иерихон. Но прежде, чем идти на штурм, израильтяне отправили в город разведчиков (Ис Нав 2). К сожалению, их быстро обнаружили, выход из города был перекрыт— и тут их позвала к себе блудница, чей дом примыкал к городской стене. Женщину звали Раав, или Рахава, и в ее доме, конечно, присутствие молодых незнакомых мужчин не вызвало особых подозрений.
Но почему она, женщина с самого дна общества, решилась на это? Может быть, ей просто стало жалко этих парней? Или она понимала, какая угроза нависла над родным городом, и решила договориться с будущими победителями? Как бы то ни было, а именно это у нее и получилось. Она тайком спустила их прямо из своего окна по городской стене, а заодно получила от них твердое обещание: она и вся ее родня, собравшаяся в ее доме, будут оставлены в живых после взятия города.
Это обещание было исполнено. Более того, после этого ее поступка она стала полноценной израильтянкой. Для Бога не так важна национальность или прошлое человека— гораздо важнее готовность стать членом Его народа, принять на себя благое иго избранничества. И если человек готов это сделать, ничто, на самом деле, не может его остановить.
А мы видим здесь примерно то же самое, что и в истории Фамари— да, грязная, неприятная история, но снова риск ради высокой цели— риск, увенчавшийся успехом.
О следующей женщине, Руфи, рассказывает целая книга. Она тоже была не израильтянкой, а моавитянкой. О ее родном народе израильтяне ничего хорошего не думали: моавитяне произошли от дочери Лота, которая обманом переспала с собственным отцом, постоянно оказывались врагами израильтян и вовлекали их в языческие культы. Неудивительно, что их потомки вплоть до десятого поколения не могли стать полноправными израильтянами.
Но история Руфи— своеобразный контрпример к этим утверждениям о «моавитянах вообще». Руфь вышла замуж за израильтянина, который пережидал в Моаве голодные времена. Но и после его смерти она не захотела вернуться к родне и искать нового мужа, как следовало бы ей поступить по обычаям того времени. Нет, она осталась со свекровью и поклялась, что будет до конца своих дней принадлежать ее народу и поклоняться истинному Богу Израиля. Это был риск, и огромный риск— вместо того, чтобы остаться на родине и устраивать собственную судьбу, она отправлялась на чужбину, и рассчитывать на теплый прием ей не приходилось. В те времена, когда не было ни пенсий, ни собесов, вдова могла рассчитывать только на помощь родственников— но какие родственники могли быть у нее в Вифлееме, родном городе покойного мужа?
Впрочем, в родовом обществе существовали свои механизмы: о неимущих должен был позаботиться ближайший родственник. Бездетную молодую вдову он даже должен был взять в жены, чтобы родившийся первенец считался сыном умершего (тот самый левиратный брак, о котором мы уже говорили). Так обеспечивалась преемственность рода, но на практике, конечно, этот закон соблюдался не очень аккуратно: многим ли захочется брать замуж чужую вдову? Так в книге «Малыш и Карлсон» Малыш с ужасом ожидал, что вслед за ношенными вещами старшего брата к нему однажды перейдет и его жена.