Андрей Рублев
Шрифт:
– А ведь верно Темир сказал, – слышится голос. – Черный люд московский – и мы, и татары – всегда ладил.
Где–то вдалеке громко бухнуло: раз, другой, третий…
Сидельцы смолкли, насторожились. Разнозвучный гомон ордынского лагеря, к которому осажденные уже успели привыкнуть, нарушился гулкими ударами большого тарана и редкими пушечными выстрелами.
– Стучат, клятые.
– Вроде бы у Никольских.
– Неужто пушками ничего сделать не могут?
– Должно, не попадут – не видать в темноте.
–
– Мало таранов у Орды. Или подвезти не успели, или без них, думали, что управятся.
– Не ведали про пушки – вот дело в чем.
– Да, хорошо Дмитрий Иваныч сделал, что закупил их у фрягов. Без пушек тех что бы было!
– Все тараны, кои супротив Тимофеевской стояли, побили пушкари ядрами. И как оно замышлено все хитро и велилепно! Зелье жгут, а они бухают! – восхищенно восклицает кто–то.
– Молодец тысяцкий наш: верно поставить пушки – дело премудрое.
– Солому чтоб на цепях пред воротами спускать – тоже его выдумка.
– Да, сведущ Лукинич в умельстве ратном. А как с прясла фрягов сгонял! Я рядом с ним бился, что ни рубнет, так и валятся!
– Эх, до чего жаль Рублева старого, сердешный был человек!
– Старостой был дюже справедливым, не чета другим, а от зазря сгинул… Или Тимоху Чернова взять. Хоть и крутоват был инда, а душевный.
– А Лопухов Никиша?
– Староста Михайла тож не жилец.
– Да, дюже много людей добрых сей день полегло. Хоть бы все оно не напрасно.
– Ежели за город свой голову положить, такое никогда не понапрасну.
– Все одно жалко.
– Ну ладно, их уже не воротишь, а нам спать надо. Что еще завтра будет – один Господь ведает.
– А с припасом как? Вона Орда, видать, снова к приступу готовится. Так и ходят с факелами, так и ходят…
– Особливо возле ханской юрты огней сколько!
– В ночи не полезут.
– Эх, и темная б ночка выдалась, ежели бы татары костров не палили.
– Будет вам языками трепать – спать не даете. Придут тысяцкий да сотские, враз за припасом погонят…
Некоторое время на прясле еще слышны голоса укладывающихся на ночлег сидельцев, но постепенно они стали стихать. Вдали умолкли пушки, перестал стучать в ворота разбитый ядрами ордынский таран. Уменьшился шум и в татарском стане, гасли один за другим огни костров. Осажденный Кремль и прилегавшее к нему захваченное врагом пепелище погрузились в чуткий, тревожный сон.
Глава 15
– Беда, Антон, в граде крамола! – На осунувшемся лице Ивана растерянность, тревога. С трудом отдышался – всю дорогу от Соборной площади до стены бежал; стал срывающимся голосом рассказывать:
– Бояре и попы сговорились с иудами суждальскими сдать Кремник Тохтамышу. В церквах сидельцев увещевают, а на стенах холопы боярские и гультяи замятню сеют…
Лукинич, хоть и помрачнел, но уверенно молвил:
– Не
– Ты, Антон, ничего не знаешь. Поглядел бы да почуял, что в Кремнике делается. Брешут, великого князя татары под Переяславлем побили. Еще брешут, грамотку милостивую–де Тохтамыш прислал…
– Вишь, окаянные! А что же Адам и другие выборные?
– Не видел я их. Но суконника найти надо – может, вече скликать решим?!
– Верно! Вече надо, я и запамятовал, а оно, видать, надо, – оживился Лукинич. – Всех воров крамольных на божий свет выведем!
– Когда б так… – с сомнением протянул молодой оружейник. – Опасаюсь только, что поздно уже.
– Ну, ты сие брось! Так всякое дело загубить недолго.
Иван промолчал. Они стояли на узкой крутой лесенке, которая вела на верхнюю площадку Беклемишевской башни. Здесь царил полумрак, пахло сыростью и дымом. Приглушенные каменной толщей звуки, которые доносились сюда из осажденной крепости, казались далекими, идущими будто из–под земли.
«Выходит, не напрасно я тревожился, что Орда на стены не лезет!» – думал взволнованный Лукинич. Весь день кузнецы ждали приступа – пополняли ратный припас, чинили заборола и крышу над пряслом, учили сражаться на стенах новых сидельцев, среди которых уже были женщины. Но в татарском стане не видно было приготовлений к штурму. Это беспокоило Лукинича. Ни он, ни другие тысяцкие с соседних прясел еще ничего не знали о сговоре с ордынцами, а Остея, Морозова, Лихоря и остальных воевод нигде нельзя было разыскать. Тысяцкий несколько раз поднимался на Беклемишевскую стрельню, рассматривал огромный вражеский стан, силился разгадать, что там замышляют.
После разговора с Рублевым тысяцкий кузнецов уже не сомневался, что между слухами, которые ходили по Кремлю, отсутствием воевод и бездействием татар есть связь. Но какая?
Кивнув Ивану, Лукинич, задумчивый, угрюмый, стал спускаться по лестнице. Следом, гулко стуча по деревянному настилу ступеней подкованными сапогами, шел оружейник. У самого выхода на прясло тысяцкий повернулся, спросил:
– Мать и Андрейка–то как?
– Худо. Извелась матушка вовсе. Не ест, не пьет. Сидит у гроба и молчит, не плачет даже. Дюже ладно жили они. Хоть бы захоронить скорей!.. – голос Ивана дрогнул.
Лукинич привлек его к себе, тихо, с сердцем молвил:
– Жалко мне тятю твоего тоже, Ванюшка, но что поделаешь. Сколько люду полегло за сии дни. А нам еще с татарами биться…
Иван, вздохнув, промолчал, но, увидев, что Лукинич еще больше насупился, добавил:
– А Андрейке лучше. Выходила его матушка с Аленой Дмитревной…
Они вышли из башни на стену. Невдалеке среди толпившихся на прясле слобожан и селян сразу увидели Ушака, Сугоняя и других гультяев. Размахивая руками, они убеждали в чем–то обступивших их сидельцев.