Андрей Рублев
Шрифт:
Изготовление левкаса заняло, как и положено, целый год. После этого уже можно было приступать к штукатурке купола и стен церкви. Едва начали, к скорби всей монастырской братии, тихо скончался Исакий – уснул и умер, не проснувшись. Сергий Радонежский отпел своего верного ученика в церкви, негромко произнес слова восхваления: «Да упокоит Господь раба своего Исакия! Отличен был старец добрым житием. Исправлял всяку добродетель, яко сути сия: послушание, чистота, смирение, молчание, братолюбие, любовь, воздержание, нестяжательство, рукоделие, научание, беззлобие и иные добродетели…» Так же тихо
Преподобный Сергий тоже никак не мог избавиться от хвори. Простудившись в дальней зимней дороге, больным возвратился в Троице–Сергиеву обитель из Рязани. Он все–таки сумел уговорить гордого князя Олега примириться с Москвой и дать согласие женить своего сына Федора на дочери Дмитрия Ивановича Софье.
Смерть любимого ученика подточила душевные силы игумена. Теперь он тоже почти не выходил из своей кельи, весь час молился и редко вмешивался в монастырские дела, полагаясь на старца Никона, которого поставил благочинным вместо Саввы. Все в обители, как ранее и сам отец Сергий, полагали, что Савва должен будет сменить его и стать игуменом. Но по мере угасания Радонежского, пороки его бывшего любимца – грубость и властолюбие, которые тот тщательно и хитро скрывал, – проявлялись все больше, и это оттолкнуло от него учителя. Между Саввой и Никоном затаились вражда и ревность. Одна часть монахов приняла сторону Никона, но большая осталась приверженцами Саввы. В Троице подспудно копился грядущий разлад…
Живописцам, занятым своими делами, было недосуг вникать в монастырские распри. С раннего утра до позднего вечера, стоя на деревянных высоких стропилах, левкасили купол, барабан и стены храма. Наконец оштукатурили. Симеон вместе с Андреем и Даниилом принялись за фрески. Храм был небольшой, за лето росписи закончили. Хотя грозный образ Пантократора, нарисованный Феофаном Греком в куполе церкви Спаса на Ильине в Новгороде, в немалой мере довлел над Симеоном Черным, отец Сергий видел Спасителя по–иному – мягче, душевнее. Таким его и пришлось изобразить Симеону в Троицкой церкви. Но в написании «Сил Небесных» под образом Христа–Пантократора Симеон повторил изображение четырех архангелов и четырех шестикрылов, по два херувима и серафима с каждой стороны, подобно церкви Спаса на Ильине.
Кого творить после «Сил Небесных» – в барабане пророков, как это было принято обычно, или праотцов, как сделал Феофан, Симеон никак не мог решить и пришел посоветоваться с отцом Сергием.
– Праотцов пиши, Симеон, – после недолгого раздумья сказал преподобный. – А «Силы Небесные» ты завершил? – поинтересовался он.
– Закончил, святый отче, – смиренно молвил живописец. – Может, самолично поглядишь?
Радонежский с трудом встал с лавки, шаркающей походкой направился к выходу из кельи.
Лето было в разгаре. Жарко. Покачивались на ветру высокие кроны огромных сосен, пахло хвоей и смолой, выступившей на стволах, с луга доносился пряный запах скошенного монахами сена, на разные голоса пели птицы.
«Хорошо–то как! – подумалось старому игумену, и неожиданно в голову прокралась суетная мысль: – Жаль, что все преходяще…»
Когда вошли в церковь, полумрак и прохлада успокоили слезящиеся глаза преподобного,
– Молодец Симеон, сын мой, и вы, Андрей и Данила, чада мои, – похвалил он и молодых живописцев. – Знатно сотворили росписи архангелов и шестикрылов. Господь водит перстами вашими… – И, помолчав, сказал:
– Пиши праотцов, Симеон. Аще ересь богомильская и павликанская множится, и не только среди болгар, сербов и армян, но и на Руси уже объявилась, надо праотцов писать. Ибо еретиками сими отвергается мир загробный и воскрешение из мертвых – суть веры нашей, коей претит их кощунство. Рисуйте, чада мои, так, как мудрок и филозоф византиец Феофан, коий постиг истину.
– И тех же праотцов Адама, Авеля, Сифа, Еноха, Ноя, Мельхисидека писать? – загибая пальцы, перечислил Симеон. – Может, еще кого, к примеру, Авраама и Иакова?
– Можно их тоже. Но первые главные! В ветхозаветной Книге премудрости Иисуса и в новозаветном Послании апостола Павла хорошо это поясняется. Ученье еретиков, кои отвергают Библию и книги Мойсеевы, глаголит, что праотцы с сатаной договор сотворили. Это рушит устои веры православной и суть богомерзко! – повысил голос преподобный. И неожиданно покачнулся; его подхватили под руки Андрейка с Данилкой.
Еще лето не подошло к концу, как живописцы, к радости монастырской братии и отца Сергия, полностью расписали храм фресками.
Когда выдавался свободный час, обычно в воскресенье, парни уходили в лес на свою любимую полянку, говорили о том о сем. Даниил подбивал Андрея сходить в Радонеж, познакомиться с какими–нибудь девками. Но тот отказывался, он по–прежнему не забывал свою первую любовь. Прошло уже несколько лет, как Вера с матерью и сестрой уехали из Радонежа. Но он думал о ней, надеялся, что встретит, и искал, искал ее… Увы, тщетно. Один раз Андрейка забрел все–таки в Радонеж. Взволновался, увидев Веркин дом, проданный кому–то, и долго стоял возле него. На душе у парня было грустно, а ему все казалось, что вот–вот она появится из–за угла на тропке, как тогда, сияющая, с радостным, озорным блеском в ярко–синих глазах…
Данилка, узнав об этом, удивился очень. Вечером в келье, где они вдвоем жили, не удержался, сказал:
– Людское счастье, Андрейка, что вода в бредне! Неужто до сей поры не запамятовал Верку?
– Нет! – коротко бросил тот.
– Гляди–ка! – Данилка даже дернул себя за бородку. – Сколько годков минуло! А я о Параське уже не вспоминаю, хоть до чего была сладка девка! Натешились мы всласть.
– Тебе только плоть тешить. А я по–другому, – задумчиво произнес Андрей.
– Вишь, ты! – удивленно буркнул тот.
Больше они об этом не говорили. Но однажды, когда Андрейка снова пошел в Радонеж и ноги сами привели его к заветному двору, он увидел обросшего полуседой бородой незнакомца, который стоял у еще не успевшего потемнеть от времени нового забора. Он был одет в длинный поношенный армяк с заплатами, за спиной небольшая котомка. В руке пришлый держал тяжелую сучковатую палку, которой то и дело негромко постукивал в калитку, вызывая за оградой неумолчный собачий лай.