Андрей Сахаров. Наука и свобода
Шрифт:
Дорогой Петр Леонидович,
Необходимо избрать Джони Гамова академиком. Ведь он бесспорно лучший теоретик СССР. По этому поводу Абрау (не Дюрсо, а Иоффе) из легкой зависти старается оказывать противодействие. Нужно обуздать распоясавшегося старикана, возомнившего о себе бог знает что. Будьте такой добренький, пришлите письмо на имя непременного секретаря Академии наук, где как член-корреспондент Академии восхвалите Джони; лучше пришлите его на мой адрес, чтобы я мог одновременно опубликовать таковое в «Правде» или «Известиях» вместе с письмами Бора и других.
Более
За день до того общее собрание академии постановило разделить ФМИ на два самостоятельных института — Институт математики и Институт физики.
Казалось бы, институт, задуманный Гамовым, уже родился. Однако лишь на бумаге.
22
Архив ГРИ 315-2-90, л. 6.
На другой бумаге Гамов подготовил план нового института, согласно которому:
Ин-т теор. физики является центральным учреждением, занимающимся разработкой основных проблем современной теоретической физики на основе материалистического мировоззрения[диалектику опять забыл!] .
План направили на отзыв академикам-физикам. Иоффе решительно возразил против создания Института теоретической физики вместо
в основном экспериментального института, связанного четкими взаимоотношениями с[Иоффевским] Физико-техническим институтом как безусловно ведущим институтом Союза.
Рождественский также считал, что
устройство в СССР специально теоретического института вредно, так как теоретики должны работать в больших физических института (Физико-технический, Оптический) рядом с многочисленными экспериментаторами, способствуя их работе и получая от них стимулы к своим изысканиям…
Поворотным стало совещание 29 апреля, на котором Рождественский
предлагает просить Президиум созвать пленарное совещание в количестве 7 академиков-физиков в ближайшее время до лета и высказывает предположение, что академик[С.] Вавилов тоже заинтересован вопросом о Физическом ин-те в связи с возможным его избранием директором ин-та.<> Увеличение штата теоретиков нецелесообразно, надо главным образом усилить экспериментальную часть.
Ландау попытался спасти дело, возразив, что
теоретическая физика в организуемом институте должна играть большую роль и не являться чем-то придаточным.<> Это важно тем более, что она играет большую роль и для экспериментальной физики, примером чего может служить разработка вопроса о тонкослойной изоляции, которая проводилась без учета теоретических данных, в результате чего потрачено много средств, не давших никакого результата.
Присутствующие предпочли не заметить камень, брошенный в академика-экспериментатора Иоффе, — только что не состоялся его триумф в технике изоляции, обещавший большой скачок в социалистическом строительстве.
теоретизация должна проводиться аналогично с другими институтами.<> теоретики неправильно ориентируют свою работу, проводя ее вдали от экспериментаторов.
Иоффе (имея основание для признательности) присоединился к Рождественскому и предложил «ак. Вавилову переехать в Ленинград, чтобы занять пост директора Физического ин-та».
Начало конца гамовской предыстории ФИАНа можно усмотреть в заключительной фразе обсуждения:
иметь в виду ак. Вавилова, но не выносить сей час окончательного решения, т.к. вопрос о кандидатуре ак. Вавилова на пост директора Физического ин-та ставится на данном совещании впервые. [23]
23
Архив РАН 204-1-4, л. 17—20.
Гамов присутствовал на совещании, но не выступал. Он раньше Ландау понял, что битва проиграна.
Началом вавиловского ФИАНа можно считать его отзыв от 7 мая 1932 года:
Не зная фактического состава, средств и предыдущих работ Физического института Академии, я предполагал отложить мое суждение о тематическом плане И-та, присланном мне, до поездки в Ленинград. К сожалению, поездка долгое время не могла состояться, и я должен ограничиться сообщением следующих замечаний:
Проблемы и конкретные темы плана, касающиеся строения ядер, атомов и молекул в обычных и исключительных внутриядерных условиях являются, разумеется, важнейшими и интереснейшими вопросами современной физики и астрофизики, и, конечно, эти же проблемы стоят на очереди многих европейских и американских физических институтов. Вместе с тем ограничение работы Института исключительно столь трудными вопросами, естественно, ставит под сомнение выполнимость такого плана, особенно в течение года. Не зная состава и сил Института, я не берусь судить о количественной величине вероятности выполнения плана, но полагаю, что некоторое сокращение трудных принципиальных тем и соответственное увеличение числа тем более конкретных и легких было бы желательным.
Умеренность и хорошие манеры видны сразу. Здравый смысл и широкое понимание физики сорокалетним профессором Московского университета, только что избранным в академики, тоже были хорошо известны. С ним иметь дело было легче, чем с Джаз-бандой теоретиков.
Вскоре Вавилов уже начал заботиться о новорожденном ФИАНе, а в сентябре стал его директором. [24]
Оставался сотрудником ФИАНа и «отец новорожденного» — Гамов. Но неудача с Институтом теоретической физики, похоже, окончательно убедила его, что он в клетке, и даже не в золотой. Он пытался выбраться из этой клетки летом 1932 года на байдарке через южную границу СССР, зимой на лыжах, через северную, но без успеха.
24
Архив РАН 411-3-124, л. 10, 18, 19, 38.