Андрей Снежков учится жить
Шрифт:
Но вот Катерина выпрямилась, поправила волосы. Прислушалась.
«Вроде к нам кто-то стучится в сенную дверь? Или мне померещилось?» — спросила она себя, но не успела встать, как из горницы показался Егор.
— Алешка, перестань! — цыкнул он на брата, заливавшегося смехом, и с непокрытой головой, необутый, в одних лишь пестрых шерстяных носках, выскочил в сени.
Возвратился Егор с бакенщиком Евсеичем, приятелем Дмитрия Потапыча. Маленький шустрый старик вкатился в избу снежным комом. Размахивая шапкой, даже не поздоровавшись,
— Что вы тут, ядрена мать, приуныли?
Распахнув шубу, с которой на пол падали белые хлопья, распространяя вокруг приятно свежий, пресный запах только что выпавшего снега, Евсеич схватился руками за бока и оглядел всех веселыми, по-молодому задорными глазами:
— Немцев под Сталинградом наши окружили!.. Пляшите, черти полосатые!
Новость эта всех так обрадовала, так ошеломила, что в первую минуту никто даже слова не вымолвил.
А потом все сразу засмеялись, заговорили, перебивая друг друга. Давно у Фомичевых не было такого шумного веселья, как в этот вечер. А непоседливый Алеша, забравшись за печку, кидал в Егора валенки и победно выкрикивал:
— По немцам-фашистам — огонь!
Дмитрий Потапыч попросил Катерину пошарить в буфете: не найдется ли там по стопочке? И та, расторопная и улыбчивая, принесла из горницы и поставила на стол неполную бутылку вишневой наливки.
Принимая от хозяина рюмку, Евсеич посмотрел через нее на свет и, щурясь, сказал:
— За наших бойцов, удалых молодцов!
Машу тоже уговорили выпить, и она чуть прикоснулась губами к рюмке.
— Было бы можно, все выпила бы и еще попросила! — со смехом сказала Маша.
Ее лицо, все еще бледное и осунувшееся, но даже сейчас не потерявшее своей обаятельной миловидности, чуть зарумянилось.
Катерине, взглянувшей в этот момент на Машу, невестка показалась той прежней хорошенькой, свежей девушкой, какой она была на свадьбе около двух лет тому назад.
Наступило время кормить ребенка, и Маша ушла к себе в комнату. А он уже барахтался в пеленках, морщил покрасневшее от натуги лицо и вот-вот готов был расплакаться.
Она взяла на руки сына.
«Он такой слабый и беспомощный, — думала Маша, — а я его люблю, люблю и люблю!»
Через полчаса, снова уложив сына в кроватку и заботливо укрыв его теплым одеяльцем, Маша подошла к темному окну. Над скованной морозом землей в непроглядной мгле бушевала непогода, и жутко было даже представить себе, что кто-то, возможно, бредет сейчас по бездорожью, пронизываемый ледяным ветром, то и дело отирая с лица озябшей рукой хлопья таявшего снега.
«Может, и под Сталинградом такая же вот погода?» — неожиданно подумала Маша и прислонилась горячим лбом к холодному стеклу.
Немного погодя, забывшись, она сказала вслух:
— А что сейчас делается на буровых в Яблоновом?
И Маша долго еще стояла у окна, взявшись руками за переплет рамы и крепко-крепко, до боли в деснах, стиснув зубы.
VI
Всю
За Волгой медленно всходило солнце, большое и багровое, а множество прямых столбов, поднимавшихся над крышами изб высоко в небо, заря опоясала алыми лентами, и они были похожи на колонны какого-то воздушного замка.
Но не это поразило Машу, когда, собравшись на работу, она вышла на крыльцо. Всей грудью вбирая в себя свежий холодный воздух, она посмотрела по сторонам и, увидев горы, вдруг замерла, широко открыв свои большие изумленные глаза.
Раньше впечатлительную Машу всегда так трогала природа, но после гибели Павла она стала совсем другой. В ней словно что-то замерло. Даже после родов, охваченная любовью к ребенку, Маша как будто все еще находилась в полусне.
И вот сейчас неожиданно с глаз точно спала пелена. И глядя на эти огромные горы с трепетно розовеющими вершинами, с трех сторон обступавшие Отрадное и так очаровавшие ее своим сиянием, Маша подумала о том, что окружающая природа по-прежнему была все такой же, как и при Павле, и на душе стало и радостно и больно.
Спускаясь по ступенькам, пронзительно потрескивающим от мороза, Маша увидела выходившую из коровника Катерину.
— Мареюшка, обожди! — крикнула Катерина и заспешила к ней навстречу, держа в слегка отставленной в сторону руке тяжелую дойницу.
Невестка остановилась перед Машей, обдавая ее приятным, смешанным запахом парного молока и сена, и, кивнув на сверток, который та прижимала к груди, спросила:
— Ты уж подарки несешь?
— Подарки, — ответила Маша. — Кисеты, пару теплого белья да шерстяной свитер.
— Постой тут, я сейчас, — сказал Катерина и гулко застучала по ступенькам подошвами солдатских ботинок.
Через минуту она выбежала из сеней, волоча за собой большой, чем-то набитый мешок.
— Смотри только батюшке ни-ни, — шепотком зачастила Катерина. — Тут Костенькин полушубок. Тот, что перед войной купили... И надевал-то всего раза два, на праздники.
Маша посмотрела на невестку удивленными глазами.
— Только бы вернулся, Мареюшка. Тогда новый наживем! — Катерина вздохнула, и разрумянившееся лицо ее покрылось паутиной мелких морщинок. — Я помогу тебе, донести до конторы, а с Колечкой пока Алешка побудет.
— Ну, что ты! Совсем и не тяжело, — сказала Маша, поднимая с земли мешок.
Сотрудницы бухгалтерии встретили Машу шумными возгласами:
— О наступлений наших под Сталинградом слышала?
— Девушки, да у Машеньки целый мешок подарков!