Андрейка на плоту
Шрифт:
— А мы тебе и ужин приготовили, — говорит Матвей Иванович и угощает Андрейку.
Пока Андрейка с удовольствием жует хлеб, рабочие продолжают, по-видимому, незадолго перед этим прерванный разговор. Один из них — почти старик, седой, с длинной бородой, покрывающей грудь. Он уж много лет работает на лесозаготовках и рассказывает про старину.
— В былое время. — говорит он, — шли мы в лес на порубку все равно, что на каторгу. Хозяйствовали тогда над лесом купцы, о рабочем человеке и не думали: каково-то ему живется, лишь сработал бы побольше. В лесу сторожки тогда строили хуже собачьей конуры. Печи такие ставили, что придешь вечером с работы и не знаешь, что лучше: с холоду ли пропадать, или в дыму задохнуться. Пища была такая,
— Что ж, теперь лучше стало? — спросил Матвей Иванович.
— А как же, Матвей Иванович, не лучше? В лесу мы теперь живем — все равно, что дома, пожалуй, и лучше, чем дома. Избы просторные, пища хорошая. Да что и говорить: газеты и книги есть. А если насчет болезней или несчастья какого — так это все предусмотрено — и врачи недалеко, и перевязать есть чем раны, и лекарства против всяких болезней.
Сначала Андрейка слушает беседу сплавщиков, но постепенно внимание его отвлекается. Он оглядывается на все стороны.
На реке, куда-куда ни кинешь взгляда, и впереди и сзади видны красненькие точки фонарей: плоты идут вниз по реке сплошной вереницей. Весенняя ночь так светла, что Андрейка без труда может разглядеть фигуры сплавщиков. Вот, на ближайшем плоту, у весла, Сенька. Так как путь прямой и ровный, то работать ему не приходится, он присел на плот и старается над чем-то, что держит в руке. «Вероятно, точит ложку», — думает Андрейка. Где-то впереди на плоту сплавщики поют песню, которая далеко разносится по воде. А на берегу начинает редеть лес, вот медленно проплыла мимо спящая деревушка: нигде нет огней; в одном из дворов громко прокричал петух; видна Андрейке стреноженная лошадка, которая пасется на низкой траве и, подняв голову, глядит на бесшумно плывущие плоты. Андрейка думает:
«Мамка, небось, тоже не спит; небось, скучает обо мне. Ну, ничего, — рассуждает он, — скоро домой приду, да еще и с гостинцами».
Но вот на одном берегу и лес кончился; видит Андрейка большую поляну, а на ней странные какие-то шалаши, покрытые шкурами. Большое оленье стадо пасется рядом. На опушке леса разложен костер, и вокруг него сидят, поджавши под себя ноги, люди, одетые в оленьи шкуры. Один из них встает и спускается к реке, чтобы зачерпнуть воды. Андрейка теперь может разглядеть его лицо. У человека широкие скулы, узкие глаза, черные
Сплавщики кричат ему:
— Здорово, товарищ-самоед!
Самоед смеется и кричит им тоже что-то, но слов не слышно, их относит ветром.
— Тятька, — спрашивает Андрейка, — они в этих шалашах и живут?
— Так и живут, а шалаши эти называются у них «чумы».
— А настоящий-то дом у них где?
— Это и есть настоящий дом; самоеды, Андрейка, кочуют, на одном месте не живут. Сам понимаешь, нашу избу не сложишь да не повезешь, а чумы — сложил, да и иди себе дальше, куда глаза глядят.
— А зачем же это они с места на место переходят?
— Оленей своих кормят — ищут им хороших пастбищ, — ну, и ходят по тундре и долго на одном месте не живут.
Но в это время Андрейка замечает, что светлая северная ночь начинает как будто темнеть; ветер, который дул с вечера, усиливается — видно, как на берегу качаются деревья, и пригибаются к земле кустарники. Делается холодно. Андрейка поднимает голову: пол-неба закрывает быстро бегущая черная туча.
— Надевай армяк, простынешь, — говорит тятька.
Андрейка входит в шалаш, отыскивает свою одежу, и в тот же миг начинается дождь. Река покрывается пузыриками; плот весь блестит, и висящие в шалаше котелки быстро наполняются водой. Сплавщики, пожимаясь от холода, натягивают на плечи кафтаны. Отец кричит:
— Ты уж, Андрейка, не вылезай из шалаша!
Андрейка усаживается в уголок, поднимает ворот, съеживается. Сначала он слышит только, как шумит дождь, потом одна капля затекает ему за ворот и холодной струйкой течет по спине, за ней другая, третья. Что в шалаше, что наруже — спасенья нет. У Андрейки начинают стучать зубы; он чувствует, как одежда на нем сыреет, тяжелеет. Проклятый дождь все продолжается.
Тятька заглядывает в шалаш и говорит с тревогой:
— Что, сынок, промок?
К стыду своему Андрейка чувствует, что ему очень грустно: неуютно, холодно в шалаше, — река кажется мрачной. Андрейке хочется плакать. Чтобы не выдать себя, Андрейка не отвечает отцу и притворяется спящим.
«Уснул! — говорит отец, — ну, пускай себе!»
Андрейка долго так сидит, то открывает глаза, то закрывает. Он думает только о том, как бы не расплакаться.
Но вот дождь перестает; ночь приходит к концу; всходит яркое солнце, которое быстро высушивает плот. А вместе с солнцем меняется и Андрейкино настроение. Теперь он очень доволен тем, что никто не видал его слез. Он скидывает с себя кафтан и веселый и мокрый выходит из шалаша.
— Мальчишка-то весь мокрый, — всплескивает руками один из сплавщиков.
Отец подходит к Андрейке и тревожно ощупывает его насквозь промокшую одежду.
— Озяб?
Андрейка хочет сказать: «Нет!», но вместо ответа громко чихает.
— Ничего, — говорит Матвей Иванович, — не растает мальчик. Садись-ка, Андрейка, на самое солнышко — грейся! Ко всему привыкать надо. А сейчас и закусывать будем и чаю напьемся.
На железном листе старик-сплавщик раздувает отсыревшие угли; наполняет пузатый жестяной чайник водой, и всякий выкладывает свои запасы в общее пользование.
— Что ж, Андрей, — спрашивает Матвей Иванович, — не жалеешь, что с нами увязался?
— Не жалею, Матвей Иванович, — я теперь завсегда с тобой плавать буду.
К полудню плоты достигают большого села, где сплавщиков ждет смена: из села они отправятся снова на катище, чтобы гнать вниз новую партию леса. Большое торговое село ничуть не похоже на деревушку, в которой вырос Андрейка. Здесь и дома больше, и много народа. Андрейка прогуливается по селу с Матвеем Ивановичем. Все ему ново, необыкновенно; заходят в исполком, в избу-читальню, в кооператив. Тятька покупает гостинцы для жены, а Матвей Иванович с Андрейкой покупают букварь.