Андроид Каренина
Шрифт:
Название этого места было столь близко сердцу Степана Аркадьича, и он, не ошибаясь, быстро выговаривал его.
Алексей Александрович расспросил, в чем состояла деятельность этой новой комиссии, и задумался. Нервно поглядывая на него, Стива решил, что Каренин в этот момент соображал, нет ли в работе этой комиссии чего-нибудь противоположного его проектам. Тем временем Лицо вывело на миниатюрный экран, расположенный точно между глаз Каренина, сотни возможных ответов на просьбу Облонского: от предоставления ему должности до убийства и вышвыривания тела из окна.
Наконец, снимая свое pince-nez, Каренин сказал:
— Без сомнения, я могу сказать ему; но для чего ты, собственно, желаешь занять это место?
— Жалованье хорошее, до девяти тысяч, а мои средства…
— Девять тысяч! — взревел Алексей Александрович в полный голос.
Он швырнул чашку через комнату, и она чудом не угодила прямо в голову Стиве, прежде чем разбиться о стену на мелкие кусочки.
— Стало быть, только деньги? Только денег ты ищешь? Ты продашь свой мир за туго набитый карман?
Он замолчал и сделал небольшое движение рукой, после чего осколки подскочили с пола и склеились в целехонькую чашку. Разлитый чай, собравшийся в лужицу у стены потек обратно наверх и снова в чашку. И вправду, Лицо совершенствовалось в своих необыкновенных возможностях.
— Да как же ты хочешь? — сказал Степан Аркадьич, сосредоточившись на том, что он считал главным доводом Каренина, оставив без внимания удивительный жест, которым Алексей Александрович подчеркнул сказанное. — Ну, положим, директор банка получает десять тысяч, — ведь он стоит этого. Или инженер получает двадцать тысяч. Живое дело, как хочешь!
— Я полагаю, что жалованье есть плата за товар, и оно должно подлежать закону требованья и предложенья. Я полагаю…
Степан Аркадьич поспешил перебить зятя.
— Да, но ты согласись, что открывается несомненно важное учреждение.
Алексей Александрович откинулся в кресле.
— Да, это действительно так. Действительно. А знаешь ли ты, в чем будет заключаться эта работа?
Степан Аркадьич на мгновение замолчал — среди многих вещей, которые он учел, готовясь к беседе, он не подумал о том, чтобы получить информацию о требованиях к должности.
Каренин медленно и с видимым удовольствием пояснил:
— Все Антигравитационные пути будут демонтированы. Вагоны отправят в утиль, грозниевые рельсы снимут и отвезут в Москву для повторного использования. Магнитная подушка будет отключена — верхняя и нижняя линия.
— Но…
— Не бойся, Стива. Россияне по-прежнему смогут путешествовать; однако ездить они будут на простых механических машинах, а не на тех, что приводятся в движение грозниумом. Вагоны будут перемещаться с помощью пара, получаемого путем сжигания огромного количества грязного, вредоносного угля; шаткие металлические колеса вагонов побегут по незаряженным рельсам. Эти машины мы будем называть обычными
Каренин с видимым наслаждением выговаривал короткие слоги этого последнего слова.
— Но… Но зачем? — спросил Стива.
В ответ он услышал гулкий наглый голос — и он не узнал этот новый голос свояка:
ЗАЧЕМ? РАДИ СПАСЕНИЯ ДУШ РОССИЯН.
— Что? — беспомощно переспросил Стива.
АНТИГРАВЫ БЫЛИ ЭФФЕКТИВНЫМИ, МОЩНЫМИ, НА ПЛАВНОМ ХОДУ. ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ИМИ БЫЛО ЛЕГКО. ВСЕ, ЧТО ЛЕГКО ДОСТАЕТСЯ, ДЕЛАЕТ НАС СЛАБЕЕ. ТРУДНОСТИ УКРЕПЛЯЮТ.
— Но ты мне сделаешь большое одолжение все-таки, — сказал Степан Аркадьич, — замолвив словечко Поморскому. Так, между разговором…
Я ПОСТУПЛЮ ТАК, КАК СОЧТУ НУЖНЫМ.
Каренин с невероятной силой ударил кулаком по столу, и Стива решил, что лучше будет сменить тему разговора. К счастью или к несчастью, как он скоро понял, у него наготове была эта вторая тема.
— Теперь у меня еще дело, и ты знаешь какое. Об Анне, — сказал, помолчав немного и стряхнув с себя это неприятное впечатление, Степан Аркадьич.
Как только Облонский произнес имя Анны, он тут же пожалел об этом. Каренин ударил вторым кулаком по столу. Облонский увидел, что правая рука Алексея Александровича, как и его лицо, теперь была полностью заключена в металл. Каждый из десяти пальцев был, по-видимому, съемным, соединенными с рукой через костяшки системой «винт-шуруп».
— Что, собственно, вы хотите от меня? — повертываясь на кресле и защелкивая свой pince-nez, сказал он.
— Решения, какого-нибудь решения, Алексей Александрович. Я обращаюсь к тебе теперь («не как к оскорбленному мужу», — хотел сказать Степан Аркадьич, но, побоявшись испортить этим дело, заменил это словами: не как к государственному человеку (что вышло некстати), а просто как к человеку, и доброму человеку и христианину. Ты должен пожалеть ее, — сказал он.
В то время как Облонский говорил, Каренин очень медленно и с большой осторожностью отвинтил указательный палец правой руки, положил его на стол и прикрутил на его место гладкую, ужасно выглядевшую насадку. Длиной она была примерно с палец, но выполнена из цельного черного металла.
— То есть в чем же, собственно? — наконец сказал Каренин. Он согнул обсидиановую насадку, и кончик ее засветился глубоким красным светом. Стива отклонился на своем кресле назад.
— Да, пожалеть ее. Если бы ты ее видел, как я, — я провел всю зиму с нею, — ты бы сжалился над нею. Положение ее ужасно, именно ужасно.
— Мне казалось, — отвечал Алексей Александрович более тонким, почти визгливым голосом, — что Анна Аркадьевна имеет все то, чего она сама хотела. Я позволил им вернуться… позволил им беспрепятственно продолжать… — тут его голос изменился, вновь превратившись во все возрастающий гулкий рев.
И ВСЕ ЖЕ ОНИ ПРИСЛАЛИ ЭТОГО ЧЕРВЯКА, ЭТО КОРЧАЩЕЕСЯ ПОДОБИЕ ЧЕЛОВЕКА, ПРОСИТЬ О СНИСХОЖДЕНИИ! О ПРОЩЕНИИ!
Каренин откинул голову и засмеялся высоким, резким смехом.