Анелька
Шрифт:
— Ох, задала бы я своему, если бы он мне такое ляпнул! Показала бы ему мундир! Кровью он бы у меня умылся! — воскликнула женщина с рюмкой в руке.
— Ну, и что же вы, кума? — осведомилась другая, косоглазая.
— Вот слушайте, сейчас вам все расскажу. Говорю я, значит, Юзику: «Ладно, сынок, я сейчас умоюсь». А он достает из сумки, что висела у него через плечо, мыло в серебряной бумажке и подает мне. Верите ли, когда умылась я этим мылом, от меня так пахло, что даже перед людьми совестно было…
Бабы
— Видно, зря ты хлопца посылала в школу! Иной панский ребенок и батраку не всегда скажет такое, как твой Юзик матери отрезал.
— Что правда, то правда! Не стоит их в школу посылать! — поддержали ее другие бабы.
— Да вы погодите, кума, послушайте! — возразила рассказчица. — Будь у меня другой сын, я бы его не посылала, но Юзик… Ого! Ходили мы с ним как-то в плебанию, и его преподобие дал ему книжку, где по-латыни напечатано, — так читал он по ней без запинки и его преподобию потом все объяснил, что и как там написано. Ксендз даже ахнул и говорит: «Если бы я в молодые годы так знал по-латыни, я ничего бы не делал, только в потолок плевал».
В эту минуту к мужику с мутными глазами протолкалась женщина. На голове у нее вместо платка был пестрый передник, завязанный под подбородком.
— Ну, Мацек, пойдешь ты наконец домой или нет?
— Отвяжись, псякрев! — проворчал мужик, отпихивая ее локтем.
— Нету у тебя ни жалости, ни совести! Целый день готов сидеть в корчме и проклятую водку хлестать! Скоро будешь, как Игнаций, валяться под лавкой всем добрым людям на смех! Опомнись ты, хоть раз меня послушайся!
Мужик подошел к стойке и взял рюмку водки.
— Мацек! Мацей! — умоляла его жена. — Опомнись ты!
— На, лакай! — ответил муж, сунув ей в руки рюмку.
— Видали? — обратилась жена к стоявшим поблизости. — Я ему толкую, чтоб не пил, а он еще и меня угощает!
— Угощает, так пейте! — посоветовал кто-то.
— А что ж! И выпью! Не выливать же, раз плачено!
В другой группе стоял какой-то взлохмаченный мужик с красными, как у кролика, глазами. Подошедшая жена протягивала ему свою рюмку с недопитой водкой.
— И давно у вас эта беда с глазами приключилась? — спросил у него сосед в расшитом кафтане.
— Пятый день, кажись, — ответил тот.
— Неправда, — вмешалась жена. — В будущую среду как раз неделя минет.
— А лечите чем-нибудь? — поинтересовался мужик в шапке.
— Э… какое там лечение… — начал было лохматый.
— И что зря плетешь? — опять перебила его жена. — В ту пятницу ему овчар пеплом глаза засыпал — только один раз, а в будущую пятницу опять придет и чем-то помажет.
— И помогло?
— Жгло, как огнем, и гноя много вытекло, но, кажись, еще хуже стало…
— Ну и дурень! — рассердилась жена. — Раз он тебе гной выгнал, значит уже лучше. Если бы этот
За самым большим столом крестьянин в сапогах из некрашеной кожи умасливал другого, лысого, с красивым лицом и длинными седыми усами:
— Одолжили бы вы мне, Войцех, три рубля! После жатвы верну вам три рубля и пять злотых да водочкой угощу.
— Могу дать сегодня два рубля, а после жатвы вы мне отдадите три, — ответил лысый, нюхая табак.
— Нет, вы дайте три, а после жатвы получите три рубля и пять злотых.
— Этак не выйдет.
— Ну, три рубля, пять злотых и… еще курицу дам впридачу.
— Не согласен! — упрямился лысый.
— Ну, хотите три рубля, пять злотых, курицу и… полтора десятка яиц?
— Три десятка, тогда согласен, — объявил лысый. — И водку ставьте.
Они ударили по рукам.
— Эй, Войцех! — окликнул лысого один из соседей за столом, молодой крестьянин в синей куртке. — А вы когда-нибудь пьете на свои?
— Дурак я, что ли, чтобы шинкарю карман набивать? — огрызнулся лысый.
— Ну, а на чужие пьете ведь?
— Что поделаешь! Шмуль хоть и еврей, а ему тоже жить надо, и его господь бог создал.
— Мацек! — вопила баба с передником на голове. — Оторвись ты хоть раз от рюмки, иди домой, а то ребятишки там одни, пожар могут наделать…
— Вы, кум, велите кровь себе пустить — сразу от глаз оттянет, — советовал кто-то взлохмаченному мужику.
— Ой, да дана! — орал валявшийся под лавкой.
— Что ж, прощай, Малгося! Чтобы батьке твоему угодить, пришлось бы мне или стать конокрадом, или водкой тайно торговать, — говорил красивый парень стоявшей в дверях девушке.
— Войцех, ваше здоровье!
— Пейте на здоровье!
— Давай поцелуемся, Ян! Отсохни у меня руки и ноги, если я хотел такое на тебя наговорить… Но как начал он меня присягой стращать — пришлось сказать. Поцелуемся!.. Отстрадал ты свой срок в тюрьме, но это ничего. Ты помни: Иисус Христос тоже муки принял, хотя и не воровал… Поцелуемся, брат!..
— А я вам скажу: лучше у еврея деньги занимать, чем у Войцеха… Мастер он людей обирать!
— Подождите, кума, вот приедет мой Юзик из школы, так он вам все объяснит толком, лучше всякого писаря! Это такой хлопец — ого!
— Ой, да дана!
Такие обрывки разговоров слышались в душной корчме. А девушка за стойкой все наливала водку в рюмки, а жена Шмуля в черном атласном платье все писала счета.
Вдруг на лавку, что против двери, вскочил один из деревенских хозяев, и люди вокруг него закричали:
— Тише! Слушайте!
— Что такое? Второй раз будем проповедь слушать? — бросил один из парней.
— У Гжиба, видно, от долгого сидения ноги затекли, захотелось их размять!
— Тише там, хлопцы! — кричали соседи Гжиба.