Ангел Бездны

Тихорский Игорь

— Любопытно, — заметил я. — И о чем же они не хотят слышать?

— О девушке, — сказал Виталий. — Ее действительно видели из окна двое из опрошенных пассажиров. — Только протоколы эти из дела изъяты и написаны новые, где якобы никто ничего не видел!

Пораженный словами сыщика, я чуть было не подавился пирожком, запил его кофе и пробормотал:

— Ну вы даете! Это как же получилось? Кто изъял? Зачем?

— Пассажиры были на совести у меня и у старшего опера Козлова. Только ему не повезло. Никто из его пассажиров, очевидно, девушку не видел. Или не вспомнил. Зато из тех, кого я опрашивал, Таню запомнили двое. Третий, помощник машиниста тепловоза Коняев, видел не только ее, но и человека в темной

одежде и спортивной кепке, лежавшего неподалеку, у кустов. Человек этот лежал совершенно неподвижно на животе, уткнувшись мордой в землю. Коняев подумал, что пьяный. По его описанию предположили, что это кто-то из местных жителей. Лица лежавшего Коняев не разглядел, но одежда была уж больно серая. Туристы так не одеваются. Коняеву запомнились серая куртка и черные брюки, заправленные в резиновые сапоги.

— Так, так. И что же дальше? — спросил я, когда мой новый знакомый вдруг замолчал.

Виталий пробормотал:

— Показалось, что девица знакомая вошла. Лучше, чтобы нас вместе не видели. Головой рискую. Тайну следствия частнику раскрываю, несмотря на строгий запрет начальства.

— Да что же это за тайна такая! — возмутился я. — Меня же Сазонов для того и послал к вашему шефу, чтобы узнать, видел кто-нибудь Таню незадолго до катастрофы или нет.

— Я знаю… Короче, все о чем я рассказал, было в деле, и мы начали по описанию «пьяного» работать. Выяснили, что у Тани был парень. Живет в деревне, по другую сторону железной дороги. Мы, конечно, к нему наведались. Он к нам вышел, одетый в серую куртку. В дом долго не пускал. «Нечего, говорит, вам в доме делать». Потом мы все-таки вошли, пригрозили, что сразу же и арестуем его. В доме были мать и дружок нашего клиента из того же села, что и Таня. — Опер снова замолчал, дождался, когда мужик у соседнего стола допьет свой кофе и уйдет. Потом пояснил: — У нас здесь все друг друга знают. Этот мужик часто бывает в налоговой службе. Инспектором работает в Полянском районе.

— И что же вам парень сказал? Кстати, его как зовут-то?

— Зовут его Павел. Фамилия Косухин. Только я бы не советовал тебе к нему ехать. Сам ничего не узнаешь и меня подведешь. Я расскажу все, что он мог нам сказать. Я к нему потом один ездил, он мне ничего больше не сказал, а я нагоняй получил. От шефа. Да еще пригрозили премии лишить квартальной.

— Да что же это за персона такая, что лишний раз допросить нельзя? Ведь он же у вас был подозревамый номер один!

— Был, да сплыл. По нему дело закрыто, — хмуро ответил Виталий. — Да и то сказать, я сам не верю, что Павел Косухин в убийстве Тани замешан, хотя видеть его из тепловоза вполне могли.

— Совсем меня заинтриговал! Давай по порядку: приехали, спросили. Что Косухин ответил?

— Спросили, что, он делал в то время, когда Таню убили. Он в ловушку не попался. Спросил: «А когда ее убили?» Мы говорим: «Ты дурочку не валяй. С утра радио бубнит, и по телеку сообщали, что на железной дороге был взрыв, и примерно в это же время Таню убил кто-то». А он отвечает: «Я местное радио не слушаю. По телеку про взрыв сообщали, а про то, что Танюшку убил кто-то, не говорили. Мне только сейчас Толян сказал. Вчера я пьяный был в хлам, ничего не помню».

— Где же он пил, не у дороги ли?

— В том-то и дело, что пил в селе в буфете на той стороне, потом, как сам говорит, вышел и пошел Татьяну встречать к железной дороге. Ей отец запрещал с Павлом видеться, потому что — парень известный лоботряс и пьянь. Но Таня, наверное, любила его. Тайком на встречи бегала. Именно там у колеи чаще всего они виделись. Павел говорит, что в тот день не дождался ее. Утверждает, что сидел на пенечке, как обычно, попивал из горлышка водочку. Не заметил, как задремал. Очнулся, когда где-то гром загрохотал. А какой гром в апреле? Это и был взрыв! Говорит, посмотрел

на часы, было 16 часов, решил, что Таня не придет, пошел домой, допил бутылку и лег спать. Дальше ничего не знает, на следующий день пришел друг из Таниной деревни, сказал, что убили Татьяну. «Вот и все о нем» — как говорят французы.

— Почему в дом не пускал? И почему всякое упоминание о Косухине из дела убрали?

— В дом, говорит, не пускал, потому что испугался. Хотел сначала нам свое алиби подсунуть. Будто бы спал весь вечер, с трех часов дома. А там мать и дружок были, боялся, что правду расскажут. Так оно, собственно, и вышло. Мать расплакалась, говорит, что не было Павлуши, пошел на встречу с Таней, а ее убил кто-то. Потом и сам Павел рассказал, как дело было. А упоминание о девушке и лежащем парне убрано из дела по настоятельной просьбе заместителя градоначальника нашего Каширина Сергея Ивановича. Павел Косухин — его племянник. Поначалу Каширин сказал — раскручивайте дело. Если Пашка убил, пусть отвечает! А потом, когда поговорил с ним самим, с матерью, пришел сам лично к Александрову, объяснил, что хочет Павла в Питер отправить от пьянства лечить, и убедил нашего следака и Сазонова, что Павел совсем безобидный алкаш.

— Почему же убрали показания пассажиров, которые видели Таню? Они-то Павлу не вредили!

— Как же не вредили? В трех деревнях враз заговорили о том, что Пашка ее убил из пьяной ревности. А если показания пассажиров убрать, то получится, что девушку убили раньше, чем Павел пришел к месту встречи. Тем более, буфетчица показала, что Косухин ушел из кафе совсем незадолго до взрыва, и, следовательно, не мог успеть ее встретить, поссориться, убить и изувечить.

— Плохо концы с концами сходятся, — задумался я. Потом решил уточнить: — А ты сам не думаешь на Павла?

— Нет, не думаю, — подтвердил опер. — Пашка не убивал.

— Почему так уверен? Эмоции? Хорошее впечатление на тебя парень произвел?

— Не в этом дело, — сказал опер и в задумчивости поскреб подбородок, заросший трехдневной щетиной. Потом он виновато взглянул на меня и сказал: — Побриться даже не могу. Дома почти не бываю, а бритву взять с собой забыл.

— Неважно, — улыбнулся я и в качестве поощрения к дальнейшим откровениям сказал: — Так даже лучше. Мужественнее. Так почему ты на Пашку не думаешь?

— Потому что тащили ее в кусты двое, — выпалил сыщик и добавил: — Ты фото убитой в деле видел?

— Видел.

— Видел, а внимания не обратил на положение рук. Я смотрел, смотрел: в чем, думаю, дело? Почему мне эти фотки не нравятся? Потом понял: говорим об одном, ищем одного человека, а тащили ее, скорее всего, двое. Схватили под мышки и тащили. Плечи у нее почти что вывернуты, и руки раскинуты. Если один тащит, руки почти вдоль тела ложатся, когда преступник жертву на землю бросает… Вот я на Пашку и не думаю…

— Ну, это ты, пожалуй, зря. И один потащит в таких-то обстоятельствах, может руки выдернуть напрочь… Ты экспертам и следаку об этом говорил?

— Говорил… Смотрели, смотрели, так и не решили… А я похожий случай знаю. Там тоже убили девушку беглые зеки, потом в кусты оттащили. Руки точно так лежали. Вот почему мне эти фотки так не понравились.

— Значит, думаешь, двое? — переспросил я и подумал: «Если и впрямь двое, то можно говорить о двух таинственных туристах. И тогда многое сходится». А вслух сказал: — Ладно, Виталик. Спасибо тебе. Надо будет к Александрову еще раз зайти, чтобы эксперты заключение письменное дали, потом думать будем. Но, честно говоря, твоя версия мне нравится. Вернее, хорошего мало, если шестнадцатилетнюю девчонку два мужика убивают, но эта версия хорошо ложится на дело по взрыву, так что, если подтвердится, быть тебе старшим опером. — Я знал о готовности московского начальства поощрить любые правдоподобные версии.