Ангел Экстерминатус

Макнилл Грэм

Но на практике все советы оборачивались ничем: воины, руководившие обороной, с легкостью, прилагая минимальные усилия, отбивали каждую атаку. Понаблюдав за этим круговоротом маневров, Кроагер заметил в нем систему, в корне отличавшуюся от той, в рамках которой обучили его самого.

Кузнецы войны, защищавшие дворец, использовали тактику чужого легиона.

— Они действуют согласно доктринам Имперских Кулаков, — сказал Кроагер.

— Конечно. — Рядом с ним вновь появился Сулака. — Именно Дорн и его легион трудяг укрепляли дворец, так что логично играть по его правилам.

— Особо нового тут ничего

не изобретешь, — заметил на это Кроагер.

Тем временем в окрестностях Катманду захлебнулась еще одна атака, а штурм возвышенности Дхаулагири закончился поражением с ужасающими потерями: число убитых составило сотни тысяч.

— Согласен, — отозвался Сулака. — Но у нас преимущество в численности десять к одному. Рано или поздно наша армия пробьется внутрь.

— Может быть, — Кроагер покачал головой. — Но все, что достанется победителю, — это величайшие на Терре развалины.

— Думаешь, что справился бы лучше? — сказал кто-то за его спиной.

Железный Владыка появился из сумрака, великолепный в своей боевой броне, и все разговоры смолкли. Сокрушитель наковален был закреплен у него за спиной; кибернетические порты на голове тускло блестели в свете факелов, а лицо, остававшееся в тени, казалось мрачным. На плечи примарха был наброшен горностаевый плащ Фулгрима, скрепленный блестящей пряжкой-черепом, и драгоценный камень, украшавший пряжку, мерцал золотыми прожилками.

— Повелитель, — заговорил Форрикс. — Мы не знали, что вы здесь.

— Я так и понял, — сказал Пертурабо, и следом за ним из теней показался Железный Круг.

Форрикс поразился тому, как незаметно тяжеловесные телохранители примарха проникли в зал, не выдав себя ни звуком. Боевые роботы держались по обе стороны от Пертурабо, а тот медленно обошел стол с макетом Императорского дворца, качая при этом головой, словно воины разочаровали его недостатком смелости и изобретательности. Холодные голубые глаза примарха окинули быстрым взглядом диспозицию армий, бессильных перед стенами дворца, и увиденное заставило его губы сжаться в тонкую недовольную линию.

Досада на лице Пертурабо напомнила Кроагеру, почему его, собственно, и приняли в Трезубец:

— Да, думаю, что справился бы.

Примарх обернулся к нему:

— И ты бы захватил объект, перед которым так показательно спасовали другие кузнецы войны?

— Именно так.

— В таком случае ты или дурак, или гений.

— Наверно, и тот и другой в какой-то степени.

— Посмотрим. Верните симуляцию к началу, и на этот раз пусть кузнец войны Кроагер командует штурмом. Остальные параметры оставить без изменений. Начинайте.

Пертурабо отошел от голографически улучшенной модели, на которой армии отступили на начальные позиции, а мертвые воскресли. Но Кроагер, покачав головой, сжал руку в кольчужной перчатке в кулак и указал на примарха:

— Нет. Не все параметры останутся одинаковы.

— И что же ты хочешь поменять, мой храбрый триарх? — спросил Пертурабо и, упираясь руками о край стола, наклонился вперед так, что жесткие зеленоватые лучи проекторов окутали его лицо призрачным свечением.

— Я не хочу сражаться с воинами, которые следуют стратегии другого примарха.

— Тогда с кем ты хочешь сражаться?

— С вами, — сказал Кроагер. — Я хочу посмотреть, что будет, если Императорский дворец

станет защищать Пертурабо.

В апотекарионе царила тишина, и Кадму Тиро не хотелось ее нарушать, но здесь находился единственный, с кем он мог поговорить. На самом деле этот зал уже не был местом исцеления — он превратился в склеп, пропитанный холодом смерти, последнее пристанище храбреца, который давно должен был скончаться от полученных ран.

Тиро сидел рядом с контейнером, в котором спал Ульрих Брантан. Положив руку на заиндевевшую стеклянную крышку, он благодаря гаптическим сенсорам чувствовал холод и мог измерить энергию, запертую внутри стазисного поля, но этим и исчерпывались ощущения, которые давала аугметика. Бионический протез превосходил некогда утраченную конечность по силе, точности и быстроте реакции, но Тиро не хватало той непосредственности контакта, которую давала живая плоть.

Странно, что воспоминания о плоти настигли его именно здесь, в месте, где органика имела наименьшее значение. Его собственное тело более чем на шестьдесят процентов состояло из механических деталей: ноги, одна рука, легкие и существенная часть сердечно-сосудистой системы. Все это — результат фагоклеточной инфекции, вызванной разрушающим лейкоциты биопатогеном, с которым он столкнулся во время зачистки Галианского кластера. В то время он был совсем не против замены, ибо столь быстрое и масштабное избавление от бренной плоти всегда было знаком избранности. Только Вермана Сайбус мог соперничать с Тиро по количеству гибридных биомодификаций, но остальные давно уже считали поклонение, с которым Сайбус относился к машинам, и его ненависть к органике патологическими. Даже боевые братья не могли долго находиться рядом с ним из-за этой фанатичной убежденности в превосходстве аугметики — убежденности, которая начала распространяться среди легионеров, еще когда Феррус Манус был жив и предупреждал Железное Братство о том, что такие настроения недопустимы.

Гаруда, чувствуя, что Тиро расстроен, потерся металлической головой о грубую кожу на его шее, словно желая успокоить. Место, где сталь аугметического протеза соединялась с плечом, было подвижным конгломератом вживленных тканей, которые тонко переплетались с мышцами у основания шеи — и ужасно чесались, но анальгетики, которые обычно смягчали зуд, теперь требовались для работы контейнера, поддерживавшего Брантана.

— Не волнуйся, капитан вернется к нам, — сказал Тиро, понимая, что говорит с птицей, которая ответить не сможет. Нет, не так: которая не захочет ответить. Гаруда и Ульрах Брантан были закадычными друзьями, и часто казалось, что они каким-то неведомым образом общаются.

— Ну вот, Ульрах, теперь я разговариваю с твоей злосчастной машиной, — продолжил Тиро, ритмично постукивая пальцами по стеклу. — Хотя, надо признать, в верности она нам не уступит.

Ответить капитан не мог, но он на это и не рассчитывал. Апотекарий Тарса предположил, что звук знакомых голосов пойдет на пользу Брантану, станет связующим звеном между тем миром льда, в котором он сейчас находился, и миром тепла снаружи. После Исствана они стали все по очереди приходить в апотекарион и рассказывать бывшему капитану о повседневных мелочах, о миссиях, которые планировали, и о страхах, которые внушала им грядущая война.