Ангел-хранитель
Шрифт:
Салли осеклась и смолкла.
– Каким он был, доченька? – помогла Линда. – Ты его знаешь, милая? Этого мальчика?
– Прошу тебя, скажи нам, – поддержал жену Питер. – Только нам с мамой. Мы не разболтаем, это будет наша с тобой тайна, хорошо?
Салли подняла голову. Ее глаза налились слезами. Миг спустя она вдруг закричала, громко, пронзительно:
– Мальчик, он был страшный! Он был просто ужасный! Жуткий, отвратительный урод.
Руслан выигрывал партию. Была она решающей, выигрыш давал Руслану первое место в турнире и второй кандидатский балл. Стать кандидатом
Американский журналист Роб Игл, прилетевший на турнир в Москву из Вашингтона и специализирующийся на сенсациях в спорте, успел уже нащелкать десятки кадров. Контраст между цветущей юношеской красотой завтрашнего выпускника спецшколы и уродством его визави смотрелся особенно эффектно.
– Есть в природе определенная несправедливость, – говорил Иглу тренер Руслана Борис Самуилович Кац. – У мальчика явный шахматный талант. Да что там, послушайте меня, это я вам говорю. Он – гений, абсолютный шахматный вундеркинд. А теперь посмотрите на него: видит Бог, шахматы – единственное, что у мальчика есть. Он вполне может стать чемпионом мира, вполне, это я вам говорю. И что с того? Некому будет даже за него порадоваться.
Роб Игл кивнул. Очевидно, старый тренер прав. Прикованный к инвалидной коляске Руслан никогда не сможет самостоятельно ходить. У него неподвижное монголоидное лицо со слезящимися красными глазами, заячья губа, редкие волосы и вечно слюнявый скошенный подбородок. Болезнь Дауна, общая физическая и умственная отсталость, и вдруг такой феномен. Парень едва говорит, не знает, сколько будет дважды два, и в то же время рассчитывает сложнейшие многоходовки. Лучшие психиатры не в силах это объяснить.
Противник Руслана сделал, наконец, ход. Руслан наклонился к доске, фигуры на ней привычно ожили и задвигались. За секунду перед Русланом пронеслись тысячи возможных продолжений. Большинство никуда не годилось, но некоторые делали позицию белых на доске красивее. Руслан отбросил продолжения, которые портили красоту позиции, и принялся изучать остальные. Минуту спустя он нашел лучший вариант. Жертва пешки, и через четыре хода позиция черных станет настолько уродливой, что спасти ее не удастся. Руслан улыбнулся: после жертвы позиция черных станет такой же уродливой, как сам Руслан. Она начнет рассыпаться, и никакие ходы не помогут ее склеить. Руслан потянул руку к пешке е5. Сейчас он продвинет ее на одно поле вперед, и противник вынужден будет жертву принять.
Внезапно пешка на доске изогнулась и повернулась к Руслану. Он замер – у пешки было лицо. У остальных фигур лиц не было. У этой было. Пешка отражалась от полированной поверхности доски. Над доской она оставалась обычной неказистой костяной фигуркой. Под доской Руслан увидел девочку. Красивую, почти такую же красивую, как позиция белых, которая образуется после жертвы пешки e5. Девочка замерла на месте, и Руслан, подслеповато щурясь, вгляделся в ее глаза. В них застыл ужас. Руслана передернуло от боли, когда он разглядел это. В следующую секунду, перекрывая черные и белые клетки, под доской появилась тень. Она надвигалась на девочку, вот она уже миновала поле e3, вползла на e4 и заскользила
Девочка закричала. Крик словно ножом резанул Руслана. Он рванулся и с размаху влепил рукой по доске. Фигуры взлетели в воздух, но в последний момент, падая с инвалидной коляски головой вперед, Руслан умудрился поймать пешку e5. На пол он рухнул, намертво зажав ее в кулаке.
Потягивая аперитив, Питер Ринстон листал спортивный еженедельник. Пробежал глазами хоккейные и баскетбольные новости, посетовал на очередную неудачу футбольной команды, перевернул страницу и наткнулся на шахматную статью. Шахматы Питера не интересовали, и он собрался было перелистнуть еженедельник дальше, но не успел, потому что Линда позвала его на ленч.
– Иду, дорогая. – Питер допил аперитив и поднялся. Раскрытый на шахматной странице журнал остался в кресле-качалке на крыльце.
Питер уселся за стол, и Линда сняла крышку с фарфоровой латки с томящейся в ней индюшкой. Аромат соответствовал ожиданиям. Питер, довольно крякнув, вооружился столовым ножом и потянулся за птицей. Однако, едва нож коснулся золотисто-коричневой подрумяненной корочки, в комнату вбежала Салли с недочитанным Питером еженедельником в руке.
– Папа, это он, он, – закричала Салли и немедленно разревелась.
– Кто «он»? – Питер отложил нож и вилку в сторону. – Успокойся, детка, прошу тебя. Скажи, кто этот «он», и мы с ним непременно разберемся.
– Тот мальчик, – сквозь слезы проговорила Салли и уткнулась отцу под мышку. – Тот самый урод, которого я видела, когда… когда…
Питер забрал журнал. В правом нижнем углу шахматной страницы он увидел фотографию. Сначала Питер даже не понял, что запечатлено на кадре. Потом вгляделся пристальнее и оценил мастерство Роба Игла, фотографа, чье имя стояло под снимком. Страшный уродливый ребенок, типичный олигофрен, зависший в прыжке над шахматной доской, казалось, сейчас продолжит движение и спрыгнет с журнальной страницы.
– Маленькая, ты уверена? – строго спросил Питер. – Я вижу, что это очень несимпатичный мальчик. И, наверное, больной. Но знаешь, Салли, непривлекательных и больных детей много. И они, большей частью, похожи друг на друга. Поэтому я думаю, что ты перепутала. Хотя, признаться, мальчик на самом деле крайне нехорош собой.
– Я не перепутала, – Салли перестала плакать. – Это он, папа, точно он. И потом смотри – зеркало.
– Какое зеркало?
– Ну вот же оно. Зеркало в черно-белую клетку. Папа, прочитай, что здесь написано, ну, пожалуйста.
Питер быстро зачитал статью вслух.
– Видишь, маленькая, ты ошиблась, – сказал он, закончив. – Этого мальчика зовут Руслан Лежнев. Он русский и живет очень далеко, в Москве. Помнишь, я тебе показывал на глобусе? Это на другой стороне земного шара.
Питер свернул журнал трубочкой и ловко забросил его на антресоли.
– Пускай пока полежит там, – улыбнулся он дочери. – Чтобы не пугал нашу Салли.
1990
Тим Мортон поднялся на рассвете. Неслышно ступая, выбрался из дома и направился на конюшню. Для своих неполных одиннадцати лет Тим был прекрасным наездником. Его отец, Бад Мортон, владел небольшим скотоводческим ранчо в двух десятках миль от Сан-Анжело, так что к лошадям Тим привык с детства.