Ангел Кумус(из сборника"Алые паруса для бабушки Ассоль")
Шрифт:
Когда солнце садилось, Макса нашли люди. Станционные рабочие, милиция и вызванные солдаты из ближайшей воинской части прочесывали окрестности поселка. Они обнаружили подростка всего перемазанного навозом: Макс натаскал конских и коровьих лепешек в подернутую цветной пленкой лужу, размешал это и тщательно обмазывал то ли маленькую землянку, то ли нору с навесом.
– Что ты делаешь? – спросили его обступившие люди.
– Домик для черепахи, – ответил Макс.
…В тринадцать лет Федя подписал один договор, он запомнил его навсегда. Федя помнил
Договор
Я буду Драной Жопой, а не Федей-Самосвалом, если дам учителю физкультуры сделать это.
И подпись.
Всего листков было три. Текст одинаковый, подписи разные. Драной Жопой мог еще стать вальяжный черноглазый Хамид и огромный толстяк Макс-Черепаха. Договоры упаковались в жестяную банку от чая – богатство Хамида, он хранил в ней несколько фотографий и кольцо-печатку – и были закопаны под деревом недалеко от железнодорожной станции. Федя вдруг вспомнил отчетливо недоумение на отечном лице Макса-Черепахи – тот не понял, что значит расписаться, тогда Хамид сказал ему:
«Поставь крестик..»
Макс поставил крестик. Это было в 1964 году в маленьком провинциальном городке.
– Зачем мы это пишем, ведь его уже нет? – спросил рассудительный Хамид.
– Чтобы никогда не забыть и быть начеку, – сказал Федя…
У своего купе инспектор развернулся, показывая женщине, что не может открыть дверь: руки были заняты покупками. Женщина протянула руку, коснувшись его своей грудью. Инспектор закрыл глаза. Она не вошла, а только распахнула дверь и ждала, пока он выкладывал бутылку и пакеты на столик.
– Вы с женой едете? – легкое движение руки с тонким запястьем в сторону нижних застеленных полок.
– Нет-нет, я еду один, я люблю спать по ходу поезда, понимаете, поэтому удобно, если две полки. Сначала поезд едет в одну сторону, – инспектор вовремя подхватил начавшую падать бутылку и выдернул из-под нее газету с кроссвордами, – потом в другую…
– А мне проводница сказала, что свободных мест нет.
– Если вы хотите, если вы не против, – инспектору стало жарко, галстук вдруг сдавил горло, – если только вы хотите устроиться…
Женщина вошла, прикрыла за собой дверь, в один шаг оказалась совсем рядом – вот ее глаза, каре-зеленые, с потонувшими по ободку радужной оболочки камушками – и быстрым движением одной рукой ослабила узел галстука.
– Мне показалось, вам плохо. Вы покраснели и стали задыхаться.
– Да. Нет… Я, как это сказать, я хотел предложить вам сесть. Да. Садитесь, пожалуйста. Сейчас я возьму у проводницы стаканы…
– Ее еще нет. Я только что посмотрела, когда мы вошли в вагон, – женщина стояла и смотрела на него с нарочитым спокойствием. – Вы хотите заняться со мной любовью?
– Что? Я… Да. Да! – повысил инспектор голос и шагнул к ней, но женщина показала пальцем на стол.
– Уберите все со стола.
–
– Потому что стол надо поднять.
– По… поднять? Хорошо, но я не понимаю… – инспектор замолчал, забыв закрыть рот и смотрел, застыв на месте и потеряв дыхание, как женщина медленным движением подняла подол облегающего черного платья и стаскивает трусики.
– Откройте окно. Не сильно, чуть-чуть, чтобы можно было положить локти. Да. Так. – она перебирала ногами в туфлях на каблуках, сбрасывая задержавшиеся на щиколотках трусики, потом подняла кусочек черного шелка с пола, скомкала его и выбросила в приоткрытое окно. – Поднимите стол. Хорошо. Вам не мешает пояс с чулками?
– Нет, – изо всех сил замотал головой инспектор, – нет, что вы!
– Без презерватива! – повысила голос женщина. – Не люблю.
Инспектор только пожал плечами.
– Я стану у окна вот так, и буду смотреть на все, что мы проезжаем, – женщина прошла к окну, потеревшись об него своим телом, слегка расставила ноги и подняла подол платья вверх до пояса. – А вы устраивайтесь, как вам удобно. – Она положила руки на опущенное окно, на руки положила подбородок и выпятила совершенно умопомрачительную попку в черных кружевах пояса и чулок. Инспектор, очнувшись, расстегивал молнию на брюках, потом стоял сзади, боясь к ней прикоснуться.
– Можно, я вас поцелую? – прошептал он в душистые волосы.
– Потом. Поляна в березах. Ручей с камнями, вода чистая. На той стороне поляны пасется лошадь. С жеребенком! – вскрикнула она и чуть подпрыгнула, – Какой хорошенький! Велосипедист едет по дороге, за ним бежит маленькая собака, у велосипедиста рюкзак на спине и авоська с банкой на руле. Начались дома. Женщина в огороде, белье на веревке, под навесом стоит машина, грузовик. Мотоцикл, куча песка. Дети сидят возле кучи. Двое мальчиков и девочка… Не входите, постойте так… – инспектор замер, соединенный с женщиной. Она опустила голову, растрепавшиеся волосы взметались на ветру и иногда бросались к его лицу прохладным пламенем.
– Вы плачете? – спросил инспектор, почувствовав, как тело в его руках напряглось и вздрагивает. Странно, но его это возбуждало.
– Колодец, – женщина подняла голову и сглотнула слезы, – раз, два, три, четыре, пять шесть.. Шесть коз, один козел и три козленка. Четыре козленка! Старик с палкой везет тележку. На дерево залезла кошка, дети стоят внизу и зовут ее. Мужчина в панаме красит крышу. Его женщина полощет белье во дворе…
Инспектор закрыл глаза. Все это время они ехали по совершенно пустой степи, очерченной кое-где по горизонту далекими посадками деревьев или терриконами.
Через полтора часа женщина разделась вся, постепенно – с каждым нахлестнувшим приступом страсти – снимая с себя по очереди: платье, бюстгальтер, пояс, чулки. Все это выбрасывалось в окно с маниакальностью жертвоприношения. Когда снимать было больше нечего, в дверь постучали. Проводница поставила в вагон чемодан, подтолкнула его ногой и поместила еще сумку.
– Я так понимаю, – сказала она, невидимая женщине, которую инспектор судорожно прикрывал своим пиджаком, – что теперь это можно поместить к вам в купе.