Ангел Кумус(из сборника"Алые паруса для бабушки Ассоль")
Шрифт:
Возле девятой по счету двери стоит заплаканная служанка.
– Брысь! – фыркает на нее Кукольник, и служанка убегает с выражением ужаса на лице.
Мы приоткрываем дверь.
У окна, у занавешенной кружевным пологом небольшой кроватки стоит грустный седой мужчина. Не обращая на него внимания, Кукольник на цыпочках подходит к кроватке и приподнимает кружева.
– Только что заснула, – тихо говорит мужчина. – Ты за ней пришел?
Кукольник подзывает меня, я подхожу и теряю дыхание: такой восторг со мной случился только раз. Я тогда сидел всю ночь у цветка
У девочки, лежащей под вышитым цветами шелковым покрывалом, были такие пушистые длинные ресницы, что, когда она стала приоткрывать глаза, шевельнув желтым мохером, я тут же вспомнил припорошенные пыльцой тычинки кутирэллы. Она посмотрела на меня еще заблудившимися во сне глазами и улыбнулась. Она протянула крошечную ручку и вцепилась пальчиками в жабо.
– Поиграем? – спросила, приподнявшись и обдав мое лицо нежнейшим дыханием.
Мужчина у окна застыл, приоткрыв рот, потом бросился к двери, крича:
– Нинон, где же вы, ей лучше, она пришла в себя!
– Пап! – крикнула девочка ему вслед, спуская изумительные ступни с розовыми пяточками.
Кукольник не умел делать животных, птиц и растения. Иногда, правда, из капель моей крови у него получались рыбки или бабочки. Девочка просила собачку, тут же в дом были доставлены несколько псов, от утонченно-благодушного пуделя до крошечного голого мопса, но она твердила, что это все не то. Я стал на четвереньки, я лаял и носился кругами, пока она не захлопала в ладоши и не влезла мне на спину
– А эта собака откуда? – спросила Нинон подозрительно. – Кто притащил дворнягу? Она не бешеная?
Кукольник только укоризненно качал головой.
Я хотел сам укладывать ее спать, я закинул тряпичную куклу, расшитую золотыми нитками и жемчугом, и по ночам девочка доверчиво прижималась ко мне. Я хотел сам будить ее, подстерегая первое движение пушистых тычинок, это было в сто раз волнительней распускавшегося цветка. Я хотел быть ее едой, ее одеждой, и – странно и трудно выговорить – я хотел быть содержимым ее горшка! Я столько всего хотел, но она умерла на следующий день.
Я уговорил Кукольника, и мы начали открывать двери в этом проклятом коридоре! Одну за другой, от комнаты, где ее украшали мертвую, к той, где упала в обморок Нинон, узнав о беременности. Я держал девочку только рожденной, потом она шла ко мне по комнате, неуверенно нащупывая пол ножками. Я очнулся и выздоровел, когда обнаружил себя большой и мягкой женщиной, кормящей ее собственной грудью. Меня вырвало.
– Тебе
Я кивнул и пошел смотреть на нее мертвую.
Врач-патологоанатом и санитар склонились над лотком с куклой.
– Могу поклясться, – пробормотал врач, рассматривая в лупу рану на животе куклы, – что рана воспалилась.
– Да гангрена натуральная, – зевнул санитар. – Смотрите, какие пятна пошли к лобку и вверх по груди.
– Где личинка?
Санитар принес пробирку.
Вдвоем они рассмотрели пульсирующую личинку и пришли к выводу, что в ней мало что изменилось.
– Сегодня должен прийти инспектор из криминальной полиции, – врач уставил указательный палец в грудь санитара.
– Звонил, – кивнул санитар, – я сказал, что вы будете вечером.
Врач кивнул, опять склонился с лупой над крошечной куклой, пожал плечами:
– Она умирает. Факт.
– Она – вещественное доказательство, – заметил санитар.
– Как ты сказал? – поднял голову врач.
– Я сказал, что этот инспектор прослушал вашу запись по вскрытию. И потребовал предоставить ему вещественное доказательство, которое вы достали изо рта неопознанной головы женщины. Сами же надиктовали, – пожал плечами санитар, видя растерянность врача.
– Дай мне это сделать, – попросил Кукольник.
Я в полной растерянности. Я не могу понять, хорошо это или плохо.
– Ты обещал выполнить мою любую просьбу, – настаивает Кукольник.
– Мне это кажется странным, я не понимаю, но что-то в этом неправильно!
– Что тут неправильного? Представь, что я просто делаю еще одну куклу, но делаю по-другому!
– Делать и создавать – это разные вещи, – я еще сопротивляюсь.
– Да ты только представь, – шепчет Кукольник, положив мою голову себе на колени и ласково проводя по волосам, – в любой момент ты сможешь открыть эту дверь и увидеть ее!
– Я лучше открою ту дверь, где она просыпается!
– Глупо. Глупо и недальновидно. Самоистязание ничем нельзя оправдать, разве что убожеством воображения. Каждый раз, когда она при тебе проснется, ты будешь думать, что она завтра умрет! ТЫ ЭТО ЗНАЕШЬ!
– А ты хочешь сделать!.. – Я резко сел, освободившись от его рук.
– Я хочу сделать так, чтобы ты смотрел на нее торжественно. С восторгом. С нежностью. Но не со страхом и сожалением. Представь только, в любой момент, когда ты ее увидишь, она будет одинакова! Ни хуже, ни лучше, всегда одна!
– Я не знаю, что я буду чувствовать, когда увижу ЭТО!
– Так давай же наконец выясним! – обрадовался Кукольник.
Кукольник сказал, что не допустит помощников. Только он и я. Мы не спали день и две ночи. Я предупредил, что, если на теле у мертвой девочки будет хоть один разрез или повреждение, я тут же уйду и прокляну Кукольника. Он вводил ей через рот и отверстия между ног растворитель, шепча ласковые слова. От этих слов, от тусклого света и запахов бальзама мне становилось нестерпимо грустно. Я плакал. Когда он наполнял ее оболочку, я отвернулся.