Ангел-мечтатель

Буря Ирина

Но схвати я его, он успеет подать сигнал своим хозяевам.

Участие которых в заговоре против земли все также не подтверждено никакими уликами — карающий меч так и не успел раздобыть их.

Сегодняшний инцидент они легко спишут на эксцесс какого-нибудь исполнителя.

Из чего следовало, что единственное неопровержимое доказательство их преступной деятельности находится в сознании подкидыша.

Которое они предусмотрительно снабдили механизмом самоуничтожения — и при сигнале бедствия с его стороны либо дадут ему приказ активировать детонаторы, либо

сделают это сами дистанционно.

Я сделал этот последний шаг к подкидышу и нанес ему резкий удар ребром ладони по шее, отключив его сознание.

Обмякшее у меня в руках тело оставалось невидимым и — судя по бьющему в нос зловонию — инвертированным.

Из чего следовало, что оно все еще контролировалось какой-то частью его сознания.

Которое с равным успехом могло управлять и другими механизмами …

Я вновь склонил голову перед безграничным доверием Гения.

По всей видимости, подкидыша не случайно доверили моим заботам — вряд ли дело было только в моем особо чувствительном носе.

Не случайно Гений намекнул на свою надобность в нем именно мне — вряд ли эту шараду мог разгадать кто-то другой, не сталкивавшийся с ними так часто, как я.

Не случайно в нашей цитадели меня называли мастером работы с сознанием — вряд ли опекун моей дочери, оставшийся невредимым при вторжении в мысли подкидыша, превосходит в этом искусстве меня.

Осторожно, не касаясь его, я бросил короткий взгляд в сознание безвольно лежащего у моих ног тела — и сразу же увидел те крохотные мерцающие точки в нем, о которых говорил опекун моей дочери.

Подмигивали и подрагивали только они — все пространство между ним представляло собой тусклую безжизненную равнину.

Я с опаской ступил в нее — она не отреагировала ни малейшим движением.

Так же, как и когда я приблизился к ближайшей точке.

Тщательно осмотрев ее, я принялся осторожно — едва касаясь ее и избегая малейшего давления — выкручивать ее.

Она понемногу поднималась вверх — с недовольным то ли шипением, то ли свистом …

Есть!

Мерцание в этой точке исчезло.

Потом в другой.

Потом в еще нескольких.

Возможно, под конец я ослабил бдительность — или начал торопиться — но когда в сознании подкидыша оставалось всего три источника мерцания, я случайно сделал на одном из них чуть более резкое движение …

Перед глазами у меня вспыхнуло нестерпимо яркое, ослепительное, вызывающее почти физическую боль сияние. Это было, как взрыв суперновы — сияние ширилось, раскалялось, буравило мозг и жгло все органы чувств.

А потом в самом его центре, благодатным сумраком на фоне безумного сияния, возникло лицо — с грозно сведенными бровями, пронзительным взглядом под ними и плотно сжатыми в суровом неодобрении губами.

А вот и ангел смерти, промелькнуло у меня в голове.

А потом больше не было ничего.

Эпилог

Оглянувшись по сторонам, я вновь подивился, какой скромной и невзрачной была моя земная квартира — и какой близкой и уютной.

Сейчас,

с длинным столом по центру — я мог только гадать, откуда он взялся — она казалась еще меньше, и я старался не думать о том, как в ней поместятся все те, чье прибытие ожидалось с минуты на минуту.

Я поморщился — думать было тяжело: отдельно всплывающие в сознании мысли были еще вполне терпимы, но стоило попытаться увязать их воедино, каждая бросала якорь на том месте, где была, и якорь этот вонзался зазубренным шипом в мозг — так, что в глазах темнело и в ушах появлялся мерный стук.

Проще было только смотреть — и всякий раз мой взгляд притягивался к двум фигурам, негромко переговаривающимся во главе стола. Вернее, к одной из них — разглядывать Марину после стольких лет, проведенных рядом с ней на земле, было бы просто глупо, но сидящий рядом с ней …

Его лицо я видел не в первый раз — сначала я принял его за лик вестника смерти, пришедшего за мной в мой последний миг.

Но затем оно явилось мне еще несколько раз — с тем нахмуренным выражением и цепким взглядом, которые и вытаскивали меня из небытия и держали в сознании, пока вокруг нас суетились какие-то другие тени.

Сейчас к этому лицу добавилась весьма подходящая фигура — властная даже в молчании, доминирующая даже в неподвижности, внушающая трепет даже на расстоянии.

Я вспомнил слова Гения о том, что он является всем сразу — сейчас они воплотились в этой фигуре: в ней легко было увидеть и величайший разум вселенной, и существо, стоящее у ее истоков, и вождя восстания против светлой тирании, и создателя единственного в своем роде, неповторимого мира, способного завоевать даже Марину …

И все же мне слегка не хватало добродушного, невозмутимого, неуклюжего и бесконечно комфортного в общении Гения — с ним можно было не соглашаться, спорить, выдвигать свои предположения, открыто признаваться в непонимании и просить дополнительных разъяснений.

При мысли о прекословии сидящему во главе стола рядом с Мариной я невольно поежился в своем кресле, задвинутом в самый угол комнаты — и чуть не оглох. К счастью, не от стука в ушах.

— Света! — взревел у меня над ухом голос карающего меча. — Давай бульон неси — контуженному!

Из кухни выскочила Света с большой чашкой в руках, над которой поднимался парок. Чашку она сунула мне и круто развернулась к карающему мечу.

— А что это Вы здесь орете? — уставила она руки в бока. — Я еще пока не глухая! Вот другие умеют же себя вести, — не глядя, мотнула она головой во главу стола, — поучились бы у них!

— Света, а кто это? — воспользовался я моментом, чтобы узнать, как теперь обращаться к тому всему, в котором растворился Гений.

— Это — Люк, — расцвела она. — Он вроде как из ваших, но из Франции, то есть получается, что из тамошних ваших, и обходительный, как все там! — Увидев, очевидно, мое вытянувшееся лицо, она замахала руками. — Вы, главное, не переживайте! В Вашем состоянии потеря памяти — явление обычное, но преходящее. Может, Вам чего-нибудь посущественнее принести?