Ангел Рейха
Шрифт:
Он хотел поговорить, ибо жил с этой болью много лет. Я дала ему такую возможность и поначалу слушала в надежде узнать какую-нибудь полезную информацию, а потом, когда поняла, что больше мне ничего из него не вытянуть, продолжала слушать, усилием воли подавляя гнев, когда он отзывался о Пауле с горьким негодованием.
Постепенно мое отношение к Карлу начало меняться. Он был глубоко несчастным человеком: запутавшимся в сетях собственного трескучего пустословия, не находящим взаимопонимания с нынешней своей женой, бесконечно одиноким и недостаточно глупым, чтобы не понимать, что он трус. Что
Последняя мысль и вызванная ею мысленная картина причинили мне такую острую боль, что я задохнулась. Он удивленно взглянул на меня, а потом снова заговорил. Но с той минуты я стала смотреть на Карла другими глазами. Да, он был дураком и выскочкой, но одно время он любил Паулу, в меру своих сил.
Таким образом, мы становились товарищами по несчастью. Не для того ли я встретилась с ним на самом деле? Ибо мне безумно хотелось пообщаться с человеком, знавшим Паулу, безумно хотелось слышать ее имя, безумно хотелось произносить фразы, в которых оно содержится. А кто еще мог составить мне компанию, кто еще мог разделить со мной – даже сам того не сознавая – мою любовную одержимость?
При прощании мы обменялись словами благодарности. Я вернулась в свою квартиру и в какой-то момент того бесконечного дня разрыдалась, словно человек, бросающийся в пропасть.
Я продолжала искать Паулу. На каждой улице, в каждом общественном месте. Все лица одинаковые, все чужие.
Появился герр Карг с бумажкой в руке.
– Отдайте квартплату хозяину дома, – сказала я.
Я начала закрывать дверь. Он поставил ногу на порог.
– Герр Карг, – сказала я, – убирайтесь отсюда, или, богом клянусь, я убью вас.
Он ушел.
К концу второй недели отсутствия Паулы я сообщила Мильху, что согласна принять участие в испытаниях пилотируемого самолета-снаряда. Теперь проект казался мне почти привлекательным в силу своей мрачности.
Свет дня уже начинает меркнуть, когда я слышу позади рев грузовика.
Генерал с трудом разворачивается и стоит посреди дороги. Неизвестно, остановится грузовик или нет. В наши дни у водителей много причин не останавливаться, когда голосуют. С пистолетом в правой руке генерал ждет, преграждая путь машине.
Грузовик тормозит в полуметре от генерала. Из окна водителя на нас смотрит дуло «люгера». Подняв пистолет, генерал называет себя и просит довезти нас до Любека.
Пассажирская дверца открывается, и из кабины выпрыгивает капрал СС с автоматом.
Генерал повторяет свое требование. Чтобы стать лицом к эсэсовцу, он отступает на шаг назад и спотыкается. Я делаю движение, чтобы поддержать его, но ствол «люгера» дергается и голос из кабины велит мне стоять на месте.
– Удостоверение личности, – говорит капрал.
– Я отдам вас под трибунал, – говорит генерал. – Вы что, не видите, в каком я звании?
– Ваши
– Документы, – рычит генерал. – Ладно, я покажу вам документ. – Левой рукой он неловко расстегивает шинель и шарит во внутреннем кармане. Он вытаскивает оттуда клеенчатый пакет, перевязанный тесьмой, и протягивает эсэсовцу.
– Откройте.
Самому генералу не открыть одной рукой.
Эсэсовец кивает мне:
– Откройте.
Я развязываю тесьму, вынимаю из пакета толстый конверт, а из конверта письмо с гербом Ресхс-канцелярии и лихорадочно нацарапанной внизу подписью.
Капрал СС цепенеет, когда я протягиваю письмо. Он не притрагивается к нему. Он громко щелкает каблуками и машинально выбрасывает вверх руку:
– Прошу прощения, герр фельдмаршал. Здесь полно дезертиров. Чем мы можем вам помочь?
– Вы можете доставить нас в штаб военно-воздушных сил в Любеке, – отвечает генерал на удивление мягко. – Чем скорее, тем лучше.
С нашей помощью генерал забирается в кузов, и я залезаю следом. Мы вдвоем едва помещаемся за штабелем длинных цилиндрических предметов, которые я не могу толком рассмотреть в полумраке и до которых стараюсь не дотрагиваться, покуда капрал не сообщает, что это такое.
– Ковры.
– Ковры?
– Восточные ковры, собственность какого-то гауляйтера. Мы везем их в Любек для отправки куда-то, куда этот господин собирается дать деру. – Искоса взглянув на генерала, капрал сплевывает.
Мы трогаемся с места. Грузовик тяжело нагружен, дорога скверная. Мы движемся немногим быстрее, чем пешком. Немного погодя я вдруг замечаю странный неподвижный взгляд генерала, устремленный за откидной борт грузовика. Перевожу глаза туда же.
Небо потемнело в предвестии грозы. Косые солнечные лучи пробиваются в разрыв багрового облака.
Такого же багрового цвета лицо человека, висящего под густой кроной дерева. Голова, вяло поникшая на вывернутой шее, резко контрастирует с неестественно напряженным телом. На груди белеет плакат. На нем написано: «Я трус, отказавшийся защищать германских женщин и детей».
Это только первый. Они висят в ряд вдоль дороги на протяжении следующего полукилометра. Безжизненно болтающиеся ноги… самое печальное зрелище на свете.
В середине апреля я приступила к испытаниям пилотируемой версии машины, впоследствии получившей название «Фау-1». Мы называли самолет «проект Рейхенберг», по имени завода-производителя. «Вишневая косточка» явно звучало слишком легкомысленно, с учетом обстоятельств.
Модернизированный самолет очень походил на машину с фотографии, которую мне показывал Мильх. Странного вида труба реактивного двигателя осталась на прежнем месте, над фюзеляжем, для сохранения равновесия, хотя и не использовалась по назначению. Прямо перед ней находилась маленькая кабина. Самолет стоял на бесстоечном шасси, как планер.
Он немного напоминал мне «комет». Оба приземлялись с грехом пополам; оба ненавидели пилотов лютой ненавистью. Главная проблема с «Фау-1» заключалась в том, что по замыслу конструкторов он должен был только летать и падать на землю, а не совершать посадку. Посему он любил именно падать и разбиваться.