Ангел тьмы

Карр Калеб

— Боюсь, в этом нет ничего удивительного. Что ж… вам, видимо, действительностоит дождаться матери, если таково ваше желание. Она знает больше, чем помню я. Вы могли бы вернуться завтра…

— О да, мы вернемся, — быстро подтвердила мисс Говард. — Но не расскажете ли мне хоть какие-то основные факты? — Она двинулась через лужайку к двери домика. — Вы всегда здесь жили?

— Да, — ответил Фрэнклин, потом осекся. — Простите — могу я вам что-нибудь предложить? Может, что-нибудь попить или…

— Да, это будет очень мило с вашей стороны. Дорога была долгой и пыльной.

— А

ваши… ваши люди там? — уточнил Фрэнклин, указывая на экипаж.

— Хм-м? — протянула мисс Говард. — О… Нет, о них переживать не стоит. Я все равно долго не задержусь. Приберегу вопросы на завтра, когда вернется ваша мать.

— Что ж, тогда — пожалуйста, входите.

Быстро глянув на нас и кивнув, что означало приказ оставаться на месте, мисс Говард исчезла в маленьком доме, а хозяин счистил с башмаков грязь и навоз о старую решетку для обуви, прикрученную к каменным ступеням за дверью.

— Не понимаю, — выпалил я, когда они вошли. — Это вот здесьи выросла Либби Хатч?

— Что-то не очень сходится, верно? — ответил Сайрус и вылез из экипажа размять ноги. — Но ведь никогда не узнаешь, как…

— Сеньорито Стиви, — позвал меня Эль Ниньо, убирая свой лук. — Этот человек — он не сделает вреда леди?

— Вряд ли, — ответил я, почесывая голову.

— Ага, — кивнул абориген и улегся на заднем сиденье. — Тогда Эль Ниньо будет спать. — Но прежде чем закрыть глаза, он поднял голову и посмотрел на меня еще раз. — Сеньорито Стиви… наша дорога к маленькой Ане странная, да? Или это только Эль Ниньо не понимает?

— Нет, ты все понимаешь правильно, — сообщил я, прикурив сигарету. — Странная дорога, это верно…

Глава 49

Мисс Говард возвратилась примерно через полчаса, но этого времени ей хватило, чтобы обнаружить кое-какие небезынтересные крупицы информации, коей она отказалась делиться с нами, пока мы не вернулись тем вечером в дом мистера Пиктона и не собрались вокруг грифельной доски вместе с доктором и всеми остальными.

Похоже, дом, который мы видели, был очень стар, и комнат в нем было всего ничего, причем только две из них — спальни. Братья Фрэнклин делили одну из них, а Либби все детство и ранние годы юности спала в кроватке в родительской. В этой каморке не было ни разделяющих штор, ни перегородок, так что большую часть жизни Либби вела в полном отсутствии уединения, каковой факт доктор счел весьма важным. Очевидно, и он, и доктор Майер провели немалую работу касательно детей, которые почти никогда не оказывались без родительского присмотра, и выяснили, что такие дети сталкивались с целой кучей проблем, когда дело доходило до взаимоотношений с внешним миром: они обычно оказывались раздражительными, чрезмерно чувствительными к любой критике и, согласно выражению доктора, «патологически боялись трудностей, вплоть до состояния, именуемого доктором Краффт-Эбингом „паранойей“». Однако при всем вышесказанном эти самые дети, уже будучи взрослыми, иногда оказывались странно подвержены сомнениям в способностях обрести свой путь в мире: они, как правило, вырастали с сильной потребностью в людском окружении, но в то же время питали обиду и даже ненависть к этому самому окружению.

— Мы, конечно, не говорим о чем-то, совершенно аналогичном физическому насилию или словесным оскорблениям, —

объяснял доктор, впервые приступив к заполнению того раздела доски, что был оставлен под факты, касающиеся детства Либби. — Но подобное отсутствие уединения может повлечь за собой множество подобных исходов — и прежде всего неспособность психики развиться в действительно единую, комплексную и независимую сущность.

Я вновь вернулся мыслями к словам мисс Говард о том, что личность Либби в раннем возрасте разбилась на части, которые она так и не смогла собрать.

— Это трудно себе представить, — продолжал доктор. — Сдавленный ужас вынужденности проводить каждый час пробуждения и отхода ко сну в близкой, бдительной компании других людей, ужас редкого, если вообще известного одиночества. Подумайте о невероятной фрустрации и гневе, о чувстве полного — полного…

— Удушья, — закончил Сайрус за доктора, и я знал, что он подумал о детках, коих Либби погубила этим самым способом.

— Именно, Сайрус, — сказал доктор, записав это слово на доске большими буквами и подчеркнув его. — Здесь у нас на самом деле первый ключ, в равной степени подходящий и к загадке мышления Либби, и к очевидной головоломке ее поведения, — удушье. Но, Сара, что же в ее раннем детстве привело к нему? Ее брат навел вас хоть на какие-то мысли?

— Он готов был обсуждать со мной лишь одну тему. Прежде всего, думаю, потому, что не хотел, чтобы об этом услышала их мать. Похоже, Либби изрядно путалась с мальчиками, причем с очень раннего возраста. Она развилась не по годам рано — и в романтическом, и в сексуальном отношении.

— Ну да, вполне логично, — подумав, сообщил доктор. — Такое поведение неизбежно становится тайным, а значит, и приватным — к тому же оно отражает ее неспособность, самую досадную неспособность добиться для себя этой приватности и независимости. — Записав эти мысли, доктор добавил: — И потому, сдается мне, она была не особо добра к ничего не подозревающим молодым людям, кои увлекались ею.

— Да, — ответила мисс Говард. — Настоящая сердцеедка — так, пожалуй, будет снисходительнее всего выразиться.

— Хорошо, — кивнул доктор. — Очень хорошо.

Мистер Мур, сидевший в углу с большим стеклянным кувшином мартини, который смешал для себя, издал при этом громкий стон; ему, будто эхом, отозвался скорбный вопль паровозного свистка вдали. Услышав его, мистер Мур воздел палец:

— Вы слышали, Крайцлер? То звук этого проклятого дела, утекающего у нас сквозь пальцы. Оно растворяется в ночи, а чем же при этом заняты вы? Все еще просиживаете тут с вашей окаянной доской, ведете себя так, словно по-прежнему есть некий способ придумать какой-то выход из поражения. Все кончено — и кому, черт побери, какое сейчас дело до того, как Либби Хатч дошла до жизни такой?

— Наш вечный глас поддержки, — заметил мистер Пиктон, бросив быстрый взгляд на мистера Мура. — Давай, еще шесть или семь порций этой гадкой мешанины, Джон, и, пожалуй, ты отвалишь на боковую — тогда мы сможем спокойно продолжить.

— Понимаю, сейчас кажется, что гонка уже проиграна, Мур. — Изучая доску, доктор прикурил сигарету. — Но мы должны делать все, что можем, — пока можем. Мы должны.

— Зачем? — проворчал мистер Мур. — Никто не хочет приговора для этой чертовки, уж это дали понять ясно. Так какого дьявола ради мы все продолжаем?