Ангел в камуфляже
Шрифт:
Он нежно погладил вторую бутылку, посмотрел сквозь нее на солнышко и продолжил:
— Тебе хорошо, мне похорошело, первое сентября сегодня, лето, значит, кончилось, а жизнь продолжается. Давай жить полегче, без обид и суеты, а?
Он поковырял в сомнении пробочку и оставил ее в покое, решив подождать еще. Закинул ногу на ногу и уселся поплотнее, вполоборота ко мне. По нему было видно, что действительно похорошело человеку, а в таком состоянии, особенно в самом
— Слышал я одну побасенку, в детстве еще. Это, Таня, к тому, что жить надо радуясь, хочешь, припомню?
Аякс в житейскую философию ударился, надо же! Любопытно! Так я ему и ответила.
— В сельской местности, где-то неподалеку от нас, наверное, жил мужик, бобыль, вроде меня. Только на меня был он совсем не похож, потому что глупым был настолько, что по своему уму жить не умел совсем. Дай-ка мне еще сигаретку.
Дала я сигаретку по-своему умному человеку и зажигалкой щелкнула. Веня дымнул раз-другой и продолжил, глядя в солнечную даль прищуренными глазами:
— Жил, как все, и считал, что только так и надо жить, мудак стоеросовый! А надо сказать, вокруг людишки жили плохонько, серенько и скучновато. Нет, и дома у них были, и скотина, и машины даже — через одного-другого. А только нет-нет, глядишь, да и взбесится кто, в запой уйдет, жену покалечит, а то и сбежит вовсе к чертям на кулички, особенно когда дети повырастают. «Взбесился!» — так и говорили про таких в деревне и ничего странного в том не видели. Мужик же наш, Таня, и не помышлял о подобном, а жил просто и тихо, как таракан в щелке, в избенке своей. Горбил день-деньской по хозяйству, брал от земли что мог, жилье латал, сколько надо было. На базар ездил, приторговывал. В деревне его уважали, хозяином считали.
Так бы и длилось бог весть сколько еще времени, если б не случилось ему заболеть. Да так здорово зацепило, что думал — все, копыта набок! Однако оклемался. А когда поправляться стал да выполз впервые на улицу, на скамеечке под окном посидеть, напала вдруг на него такая тоска, что оторопь взяла! Весна стояла. В огородах еще снег лежал, а по улице грязные ручьи бежали. И вот, Татьяна, сидит наш мужик в кожухе на лавочке, на солнышке греется, прутиком в грязи ковыряет и думает, мол, как же так, чем же я лучше самого бессловесного скота? Тот всю жизнь свою хлопочет только для того, чтобы нажраться, и я для брюха. А для чего ж еще? Машину купить? Дубленку забугорную? Телевизор азиатских кровей или к дому второй этаж прилепить? Это, конечно, жрать не будешь, но все — то же самое.
И только, Тань,
«Бред! — подумал мужик, но поверил ей почему-то, а поверивши, спрашивает: — Как же так, — говорит, — вроде я как все уважаемые люди, пашу, едва не надламываюсь, а ты у меня вон какая…» — «Для кого ж ты пашешь? Для себя! — отвечает она. — А хоть раз отродясь ты для меня что-нибудь сделал? Для моей красоты, для приятности своей же собственной жизни, пес ты вонючий?»
Подумал мужик, затылок под шапкой поскреб и предложил до чего додумался. «Давай, — говорит, — я, для того чтоб ты у меня красивей стала, машину куплю?» Плюнула баба ему на колени, встала и ушла за угол. Поднялся и он, заглянул туда же, а там нет никого. А деться вроде за углом некуда — забор сплошной и возле — кобелище ужасный цепью гремит. Так и подумал мужик, что привиделось ему, морок был, бред болезненный…
Аякс сорвал крышечку с пивной бутылки, раскрыл было рот.
— Подожди! — поспешила я изменить его намерения. — Что дальше было?
— Что было, что было, — пробурчал он, недовольный таким оборотом, — запил тот мужик по-черному. Пропил все и даже дом, а доживал в баньке, в огороде. А через год — либо через два, точно не знаю, — помер он в этой баньке окончательно… Видишь, Танюха, — Аякс оживился, привстал даже, — не вынес человек, как жизнь его выглядит, особливо когда глянул на нее со стороны. А как украсить ее, не знал. И никто не знает, кто не своим умишком живет, а делает так, как со всех сторон считается красивым и правильным. И только немногие способны прочувствовать на самом деле, что это такое — жизнь прекрасна!
— И удивительна! — добавляю я.
— Что? — Аякс, не расслышав, поднимает брови и округляет рот.
— Жизнь прекрасна и удивительна, бродяга ты старый! — объединяю я два наших эпитета.
— Воистину!
И, отсалютовав мне пивной бутылкой, Вениамин опрокинул ее надо ртом…