Ангел возмездия
Шрифт:
— Я действительно никогда не был знаком с обвиняемой, — начал Смортковский, — узнал ее имя только на следствии, — прокурор самодовольно улыбался, — но давно присматривался к ней, не знакомясь и не подходя близко. А когда в тот злополучный день она поравнялась случайно с моей машиной, я толкнул ее и силой затащил в салон. Увез в тот самый подвальчик, где и пытался ее изнасиловать. Вот все, как было на самом деле.
Зал загудел, судья стучал молотком и требовал тишины. Адвокат продолжал:
— Значит, вы утверждаете, Смортковский, что силой похитили гражданку Лазареву,
— Да, именно это я хочу сказать, — добавил потерпевший.
— Я протестую, ваша честь, — вскочил прокурор, но так и не выразил суть протеста.
— Ваша честь, — заявил адвокат с иронией, — позвольте и мне выразить протест, обвинение уже не первый раз вмешивается в ход допроса, пытаясь своими действиями сбить с толку потерпевшего.
— Принимается, — судья нервно стукнул молотком. — Прокурор, вам еще раз делается замечание.
— Господин Смортковский, — продолжил адвокат, — прошу уточнить, а кто вам тогда, простите, отрезал яйца?
В зале снова воцарилась небывалая тишина.
— Никто не отрезал. Она, — он указал пальцем на Лазареву, — точно не отрезала. Я ее связал и хотел изнасиловать. Разорвал блузку, ножом разрезал бюстгальтер, снял трусики, сам разделся полностью. А тут в дверном проеме какой-то тип появился в балахоне. Я кинулся на него, голый был, хотел хозяйство свое руками прикрыть, а нож в руке был, острый нож. Вот и отрезал случайно сам.
— А тот тип в дверном проеме?
— Не знаю, — Смортковский пожал плечами, — появился и исчез внезапно. В подвал даже не заходил.
— Значит, вы утверждаете, что яйца отрезали себе сами?
— Да, именно так все и было. Случайно отрезал, сам.
— Тогда еще один вопрос, — продолжал адвокат. — Почему вы оговорили госпожу Лазареву, написали на нее неправдоподобное заявление?
— Я тогда сильно расстроился, вне себя был от ярости. И девчонку не поимел, и яиц лишился по собственной дурости. А тут мне еще подсказали, что ее наказать можно. Вот я и написал это заявление.
— Кто подсказал?
— Мой папа. Я все ему рассказал, а он мне посоветовал по-другому сделать, что бы бабам неповадно было.
— Значит, вы рассказали отцу, что пытались изнасиловать Лазареву и яйца себе сами отрезали.
— Может не совсем так. — Задумался Смортковский. — Я рассказал, что хотел трахнуть ее, а яйца случайно ножичком зацепил. Отец убедил меня, что если свалить всю вину на нее, на Лазареву, она не сможет оправдаться, а следователя он заставит вести дело в нужном русле. Он тоже считал, что виновата она, Лазарева.
— Простите, — перебил его адвокат, — вы же сами себе отрезали.
— Да, сам отрезал. Но из-за нее же. Если бы я ее трахать не повез — и яйца бы были целы.
Зал словно очнулся и загудел.
— А вы циник, оказывается, Смортковский, — адвокат криво усмехнулся.
— Я протестую, — заверещал прокурор, — это оскорбление потерпевшего.
— Протест отклоняется, — судья стукнул молотком. И тихо, почти про себя, прошептал: — Да пошел ты… мудак.
— И последний вопрос, Смортковский. Кто ваш отец?
Он ухмыльнулся во вновь повисшей
— Я ожидал этого вопроса и не стану скрывать. У нас фамилии разные, но мой родной отец — председатель суда.
Зал просто взорвался… журналисты выбегали пачками, что бы донести первыми эту сенсацию до своих читателей, слушателей и телезрителей. И судья уже не владел залом, вынужденно объявив перерыв на полтора часа.
В этот тихий августовский вечер областной городок Н-ск кипел своими страстями. Это был день, скорее вечер, журналистов, их взрывных сенсаций. Заголовки газет, вышедших тиражом, превышающим обычный в несколько раз, и раскупленных очень быстро, пестрели особенными заголовками. «Коррупция в третьей власти», «Невиновную освободили в зале суда», «Насильник-евнух сел за решетку», «Покушение на жизнь Михася», «Убийство по приказу», «Председатель суда — может ли судить других?», «Спецназу приказано убивать». Все новости на телеэкранах — только об этом.
Еще неделю не утихал журналистский бум, потом все стало стихать, вернувшись на круги своя. И только отдельные всплески появлялись на страницах газет и телевидении.
Наталья Лазарева осталась довольна, она получила компенсацию за незаконный арест и содержание под стражей, стала другим человеком — уверенным и сильным. А вместе с ней радовался и человек в капюшоне, оставшийся за кадром событий. Одного только не могла она понять и осознать — как, почему изменил в последний момент свои показания Смортковский? В проснувшуюся совесть почему-то не верилось… Где-то наверху решали вопрос с его папой, но пока преступник продолжал судить других людей и тянулось это практически год.
Старая кочегарка советских времен… Котлы и оборудование недавно поменяли, и теперь она зажила своей новой жизнью, отапливая деревянные двухэтажки вокруг и давая горячую воду.
Зуб отсидел свой положенный срок в другой области еще год назад. Устроился на работу, стал законопослушным гражданином и когда менты перестали его проверять периодически, переехал сюда.
Здесь ему купили квартирку в соседней двухэтажке, и устроили на работу в кочегарку. Он был доволен. Никто не знал его прошлого, как и клички Зуб, уважительно называли Михалычем и были довольны. Не пьющий кочегар — редкость для таких небольших заведений, которые еще и находятся на окраине города.
Михалыч не то, что бы не пил совсем, пил и бывало изрядно, но на работе никогда не употреблял даже пиво, смены не пропускал, готовый всегда подменить других. Его ценили и за него держались.
Сегодня его смена и он опять ждал посетителей за полночь. Приехали около трех ночи, быстро затащили целлофановый мешок, бросив его у топки, оставили десять курей и укатили. Без куриц больше Михалыч мешков не принимал.
Оставшись один, он закрылся изнутри, раскачегарил посильнее топку и бросил мешок целиком. Зуб уже не смотрел, что делается за дверцей топки, знал и не один раз наблюдал, как корежится в огне человеческое тело. Разжег паяльную лампу и стал ждать, периодически подкидывая в топку уголь.