Ангел западного окна
Шрифт:
Мое спокойствие мгновенно кристаллизуется в несокрушимый монолит; теперь, преисполнившись каким-то поистине неисчерпаемым смирением, я приемлю всё, что уготовано мне судьбой: буду ли вознесен к желанной победе или низвергнут пред взором бессмертных в бездну.
Невозмутимо, словно речь идет о ком-то постороннем, спрашиваю:
— Что я должен делать?
— Делать?.. Ты должен мочь! Вопросами или книжным знанием в магии могущества не обретешь. Твори, не ведая, что творишь.
— Даже примерно не представляя, что должен делать? Но это же…
— Это самое трудное. — Теодор Гертнер поднимается и подаёт мне руку… Как-то рассеянно говорит:
— Ущербная луна над горизонтом. Возьми обретенное тобой
И, ни разу не оглянувшись, исчезает в тёмном конце залы, недоступном для трепещущих бликов настенных факелов. Где-то внизу хлопает дверь… И — мёртвая тишина, нарушаемая лишь бешеным стуком моего сердца.
Потом из-за крутых крепостных стен выплыл острый серебряный серп…
Я уже в саду, сжимаю в руке кинжал Хоэла Дата, хотя зачем он мне здесь? Звезды словно наклеены на неподвижную небесную твердь: никакого мерцания — ровный, немигающий свет. Непоколебимое спокойствие Вселенной почти осязаемо. В моей душе царит такой же великий покой, все вопросы и сомнения разбиваются о неприступную стену этого бастиона.
«Магия — это деяние, не ведающее своей цели». Тёмный смысл этих слов пропитывает всё моё существо, и кристалл моего духа проясняется, становится прозрачным, и в его глубине вспыхивает ослепительная точка…
Но разве возможно сказать, как долго я стоял на залитом колдовским лунным светом газоне!.. Передо мной, в изумрудном полумраке, сливаясь в сплошную черную массу, высится купа дерев…
Но вот от неё отделяется какое-то смутное неверное свечение, нечто вроде фосфоресцирующего тумана, который лунный свет оживляет своим зыбким, призрачным мерцанием. Я замираю, всматриваясь в это видение: лёгкий, неуловимый образ плывет сквозь кустарник… Это она — та самая дама, хозяйка Эльзбетштейна, которую я уже видел в жаркую послеполуденную пору парящей над пурпурным морем цветов! Это её королевская походка, её величественная стать!.. Таинственная королева Елизавета!..
Словно притянутое моим взглядом, видение подошло ближе; в тот же миг в моём сознании не осталось и тени воспоминаний о цели моего пребывания в ночном парке. С ликующим криком, непомерная мощь которого сотрясала лишь мою душу, ни единым звуком не проникая вовне, я бросился навстречу — и то переходил в бег, то робко замирал, опасаясь, что неземной образ, напуганный моим приближением, растаяв туманной дымкой, окажется миражём.
Но она не исчезала.
Медлила, когда медлил я, спешила, когда я ускорял свой шаг… И вот она предо мной — величественная королева, мать и предназначенная мне по ту сторону крови возлюбленная, богиня Джона Ди… Её губами мне благосклонно улыбается сама судьба. Я раскрываю объятия. О, как кротко смотрит она на меня, как целомудренно кивает, приглашая следовать за собой… Её узкая, нежная, переливающаяся серебром рука осторожно касается кинжала, и мои пальцы уже готовы разжаться, чтобы вручить ей мой свадебный подарок…
Но тут другой свет, отнюдь не лунный, падает на меня сверху… Нет, не сверху — изнутри! Я не думаю — я знаю: это карбункул с короны Бафомета! И в то же мгновение точка, которая уже вспыхнула в его глубине, взрывается гигантским ледяным солнцем. Одновременно мерцающий взгляд таинственной дамы обещает мне всепоглощающее, несказанное, невыносимое блаженство на тысячелетия вперед… О, как несовместима и враждебна эта пленительная, вбирающая в себя серебристая ночь её глаз полярному сиянию карбункула! И она улыбнулась… Всего на миг, на взмах белоснежных ангельских крыл, её божественные
Моя рука крепко сжимает кинжал, и мне вдруг становится легко и весело. Я почти дружески говорю призраку:
— Ступай, Исаис, я тебя не звал! Второй раз ты не обманешь потомка Хоэла Дата, явившись в обличье дамы его сердца! Все, маскарад окончен, удовлетворись той давней своей победой, которую ты когда-то одержала в мортлейкском парке. Ошибка искуплена! Мы квиты…
Я ещё говорил, а над газоном с воем и свистом пронёсся неизвестно откуда взявшийся смерч. Свинцово-тусклый месяц скрылся в облаках. Из вихря, закрутившегося на уровне моих коленей, сверкнул дикий яростный взгляд; искаженное злобной гримасой лицо было почти неузнаваемо, но, когда рыжая борода обожгла мою опущенную вниз левую руку, сомнения отпали сами собой: Бартлет Грин, первый искуситель Джона Ди!..
Миг — и страшный фантом уносится прочь, подобно вороху багряных осенних листьев. А Исаис Чёрная, стоя предо мной как перед зеркалом, с какой-то судорожной, головокружительной быстротой примеряет обличье за обличьем, которые становятся всё более соблазнительными, откровенными и бесстыдными… Это уже агония, ибо, сознавая тщету своих ухищрений, она неудержимо скатывается в жалкую арлекинаду обычной уличной шлюхи…
А потом настали мир и тишина, ясные и недвижные, сияли на небосклоне звезды. Однако, осмотревшись, я вздрогнул, так как обнаружил себя почти на пороге маленькой дверки, пробитой в крепостной стене, по ту сторону которой извилистая тропинка обрывалась в чужую и враждебную ночь.
Тут только до меня дошло, как далеко заманил меня призрак: ещё шаг — и я переступил бы границу, отделявшую, по словам Теодора Гертнера, мир Эльзбетштейна от мира Исаис Чёрной. Лишь в самый последний момент Бафомет удержал и спас меня от вечной погибели… Хвала Всевышнему, я показал себя достойным Его милости!..
И вновь рядом со мной Теодор Гертнер, теперь он называет меня «брат».
Триумф от сознания одержанной победы ещё кружит мне голову, но я вполне отдаю себе отчёт в происходящем. Каким-то внутренним, сокровенным зрением вижу протянувшуюся золотую цепь сотканных из света существ; два звена расцепляются, чтобы включить меня, новое звено. Я отчётливо понимаю, что это не какой-нибудь символический псевдоритуал, который, будучи жалким, мёртвым отражением неведомых людям реалий, исполняется членами тайных обществ, как «мистерия», а совершенно реальное, непосредственное и животворящее «подключение» к миру иному… «Отныне и вовек ты, Джон Ди, зван, призван и включен!» — мерно и невозмутимо отстукивает метроном моего пульса…
— Ты, стоящий вертикально, раскинь руки в стороны!
Я застываю, словно распятый на невидимом кресте.
И тут же слева и справа мои пальцы сплетаются с пальцами моих соседей, и от уверенного сознания того, что наша цепь нерушима, меня переполняет счастливый восторг. Ведь теперь я, как каждое звено этой цепи, неуязвим, ибо, какой бы силы удар на меня ни обрушился, его разделят со мной все сочленения. Таким образом, разделенная тысячекратно, гасится сила любого удара, любого несчастья, любого яда из мира людей и из мира демонов…