Ангел западного окна
Шрифт:
К чему ещё раз заклинать из небытия ту внутреннюю борьбу, муки самоунижения и доводы «разума», которые истерзали тогда мою душу? При посредничестве Роберта Дадли, теперь уже графа Лестера, выступавшего в роли свата, королева исполнила свою волю: я женился на Элинор Хантингтон и прожил с ней рука об руку четыре зябких лета и пять пылающих стыдом и отвращением зим. Её приданое сделало меня богатым и беззаботным, её имя заставило высшую знать вновь взирать на меня с завистью и почтением. Королева Елизавета наслаждалась своим злым триумфом, в сознании того, что я, жених её души, коченею в ледяных объятиях нелюбимой жены, поцелуи которой не представляли ни малейшей опасности вызвать у её «девственного»
Возможность удовлетворить чувство мести указал мне впоследствии Бартлет Грин.
Всё это время Елизавета продолжала остужать свою страсть ко мне, посвящая меня в самые интимные проблемы своей приватной политики. Как-то она объявила, что государственные интересы требуют её замужества. Испытующе глядя мне в глаза, она с жутковатой усмешкой вампира выспрашивала у меня совета и мнения относительно мужских достоинств очередного претендента на свою руку. В конце концов она сочла, что лучше меня ей не найти никого для… выбора жениха; и я взвалил на плечи ещё и это ярмо, дабы переполнилась чаша моего долготерпения и известен стал мне предел моей способности унижаться. Как и следовало ожидать, все эти прожекты с замужеством так ничем и не кончились; моя же дипломатическая миссия по отбору кандидатов завершилась тем, что Елизавета пересмотрела свой политический пасьянс, а сам я, тяжело больной, свалился прямо в гостеприимную постель одного из претендентов в Нанси. Сломленный, униженный и больной вернулся я в Англию.
И в тот же день — стояла чудесная и теплая ранняя осень 1571, — едва уныло въехав в Мортлейк, узнаю от моей женушки, подобно чистокровному спаниелю всё и всегда чующей первой, что королева Елизавета против всякого обыкновения велела известить о своём вторичном в этом году посещении Ричмонда — в такое-то время года! Элинор с трудом скрывала под светской маской свою клокочущую ревность, и это при том, что сама держала себя со мной недоброжелательно и холодно, как мраморная статуя, — а ведь я так долго отсутствовал! — создавая для меня, едва-едва оправившегося после тяжелой болезни, условия почти невыносимые.
Елизавета и в самом деле в скором времени вернулась в Ричмонд в сопровождении совсем небольшой свиты и расположилась в своих покоях с той основательностью, которая обычно предполагает пребывание весьма продолжительное. Ну, а от Ричмонда до Мортлейкского замка едва ли больше мили пути; посему скорых и частых встреч с королевой было не избежать, разве только она самолично решительным образом воспрепятствовала бы им. Однако все произошло наоборот, и уже на следующий день после своего вступления в Ричмонд Елизавета принимала меня с величайшими почестями и знаками самого дружеского расположения; справедливости ради надо сказать, что в тревоге за мою жизнь она послала в Нанси двух своих личных лейб-медиков и пользующегося её неограниченным доверием курьера Уильяма Сиднея, повелев оказывать мне все мыслимые услуги.
Вот и сейчас она выражала самую серьёзную озабоченность состоянием моего здоровья, а потом каждый день то как бы невзначай брошенной фразой, то игрой почти искренней благосклонности, окончательно повергшей меня в душевное смятение, всё яснее давала понять, с какой радостью и надеждой на будущее встретила свою вновь обретенную независимость и сколь живо и благодарно ощущает дарованную ей небом свободу от брачных уз, которые бы всё равно не разбудили в ней любовь и не позволили бы хранить супружескую верность. Короче: её намеки кружили подобно блуждающим огням вокруг тайны нашей глубочайшей
Большинство экспертов из адмиралтейства сочли мои тщательно разработанные диспозиции за безусловно реальные, военные советники с воодушевлением присоединились к этому мнению. С каждой неделей в королеве крепла вера в необходимость великого предприятия. Я чувствовал себя у цели всей моей жизни, и вот уже с губ Елизаветы — губ, излучающих прелестную магию многообещающей улыбкой, — сорвались наконец слова о моём назначении вице-королем всех новых, завоеванных во славу Британской империи колоний: «король на троне по ту сторону Западного моря», — как вдруг в одну ночь рухнула величественная мечта, рухнула самым досадным, самым жалким и самым ужасным образом, каковое проклятье едва ли когда-либо выпадало на долю смертного. Таинственных причин случившегося я не знаю…
И до сих пор тёмная и страшная тайна этого крушения так и остаётся для меня непроницаемой.
Известно лишь следующее:
На вечер был созван последний королевский совет вкупе с ближайшими советниками королевы — ради такого случая пришлось побеспокоить даже лорд-канцлера Уолсингама. Уже во второй половине дня я, сославшись на необходимость высочайших указаний, испросил аудиенции у моей госпожи — на самом деле мы беззаботно болтали подобно двум закадычным друзьям под осенними кронами парка. И вдруг, в то самое мгновение, когда мы пришли к окончательному согласию по всем пунктам моего проекта, она схватила мою руку и, испытующе погрузив свой величественный взор в мои глаза, произнесла:
— И ты, Джон Ди, как повелитель новых провинций и как вассал моей короны, никогда не упустишь из виду благо и счастье нашей высочай шей персоны?
Я рухнул перед ней на колени и поклялся, призвав в свидетели и судьи самого Господа Бога, что отныне нет для меня других устремлений, чем те, которые бы способствовали власти и господству английской короны в Западном индийском полушарии.
Тогда её глаза странно блеснули. Она сама своей крепкой рукой подняла меня с колен и задумчиво проговорила:
— Хорошо, Джон Ди. Вижу, что ты не колеблясь пожертвуешь своей жизнью и счастьем на службе… отечеству, покорив нам новые земли. Альбион благодарит тебя за твою добрую волю.
С этим холодным и не совсем понятным напутствием она меня отпустила.
В ту же ночь завистливому и близорукому лорд-канцлеру Уолсингаму удалось убедить королеву отложить предприятие на неопределенный срок, дабы позднее подвергнуть его ещё раз тщательной проверке…
А через два дня королева Елизавета, не попрощавшись со мной, отбыла со своим двором в Лондон.
Я был сломлен окончательно. Никакие слова не в состоянии выразить отчаянье моего сердца.
Ночью мне явился Бартлет Грин и, по своему обыкновению раскатисто смеясь, принялся дразнить меня:
— Хоэ, возлюбленный брат Ди, как же это тебя угораздило, косолапый вояка и хранитель государственных ключей, вломиться прямехонько в хрустальные грезы твоей будущей ненаглядной жёнушки и так бесподобно учтиво оттаскать за волосы девичью ревность Её Величества! А ты ещё удивлялся, что кошки царапаются, когда их гладят против шерсти!