Ангел. Презумпция жизни

Марс Остин

– Что?

– Расскажи, как у тебя дела хотя бы.

– Дела… хреново, Слав. Во-первых, рассорилась со всеми друзьями, во-вторых, совершенно не рисуется, в-третьих, даже пожаловаться некому, потому что смотри пункт один.

Трубка негромко хмыкнула:

– Хочешь, я приеду?

– Очень хочу. Но ты не приедешь.

– Почему?

– Ты обещал, что я тебя больше не увижу.

– Да ладно тебе! Если хочешь, можешь завязать глаза.

– Чудик, - усмехнулась она.
– Правда, Слав, давай не будем оттягивать неизбежное –

дружить больше не получится.

– А давай попробуем?

– Ты ещё не настрадался?

Мы опять замолчали.

– Слав, - по её щеке сбежала блестящая слезинка, но голос не изменился.
– С тобой было очень хорошо, правда, всегда…

– Было?

– Было. Больше не будет. Я хотела сказать спасибо за всё, что было, и мы должны… Не звони мне больше, ладно?
– Я молчал.
– Не звони, не пиши, не вспоминай, - её голос сорвался, по щеке скатилась ещё одна прозрачная капля, - выброси всё, что напоминает обо мне. И будь счастлив, ты этого стоишь. Хорошо?

Я долго молчал, представляя, как где-то стоит старый я с каменной решительной мордой и волдырями на душе.

– Картину можно оставить?

Она всхлипнула и швырнула телефон в стену, от него поотлетали панели, выпала батарея. Мне стало дико жаль себя, стоящего где-то с трубкой, бормочущей «на данный момент абонент не может…».

Она рыдала над столом, её трясущиеся плечи были так близко… Я почувствовал почти физическую боль от того, что не могу обнять её и успокоить.

Мой маленький депрессивный гений, я подарю тебе Любовь, только не плачь.

Я закрыл глаза и прокрутил время далеко-далеко назад.

***

С чего всё началось? Может, отсюда, с пустынной зимней улицы, на которой я впервые решился нарушить обещание не прикасаться к ней иначе, как по необходимости? Я сидел на балконе второго этажа, на меня падали снежинки, большие, лохматые, медленные… Какой был отличный вечер! А я в тот раз совсем его не замечал. Тихий, засыпанный снегом по колено город, пустой – все сидят по домам, машин почти нет, пешеходов тоже. Снег искрится в лучах фонарей и неоновой рекламы, оседает на её распущенных синих волосах, она смеётся и смотрит вверх, на её лицо опускаются снежинки… Она поскальзывается в который раз и я в который раз её подхватываю. Она улыбается.

Её каблучки хрустят по снегу, она вскакивает на бордюр, я подаю ей руку. Как же мне было тогда хорошо! Почему люди не умеют ценить то, что имеют? Вот он, тот момент – она высвобождает руку… Я остановил время, спрыгнул с балкончика и пошёл к ним, сминая застывшие в воздухе хлопья снега.

– Не отпускай её! Что бы она ни делала, не отпускай! Говори глупости, корчи из себя влюблённого первоклассника, но не отпускай!

Снег медленно начал скользить к земле, девушка посмотрела на того меня с детской обидой:

– Слава… Слав, ну мы же договаривались…

– Забудь о договоре, он тебе нравится! И ты ему нравишься!

Они оба замерли в нерешительности, смущенно перетягивая её руку.

– Сдавайтесь,

вы созданы друг для друга!

Она отвела взгляд от сцепленных рук, пробормотала:

– Ладно, всё равно скользко, - и побрела дальше, утягивая за собой остолбеневшего меня.

Я подпрыгнул, еле удерживаясь, чтобы не станцевать ламбаду прямо здесь, в порыве радости – получилось! Я всё-таки похлопал в ладоши, с довольным видом скача по снегу, потом увидел облезлую кошку, которая таращилась на меня, как на идиота, и поутих. Ладно, слетаю проверю, что изменилось в моём настоящем. Я взмахнул крыльями, подняв тучу снега, кошка громко чихнула и отвернулась.

***

Её комната выглядела так же, на мольберте стояла та же русалка с сердцем, на полу в углу лежал матрас с одеялом, а на одеяле сидели мы с ней. Я выглядел здоровее и массивнее – странно, я даже глянул внимательнее на свои руки и сравнил с руками того, другого себя, – определённо, он штангу не забывал, даже завидно. А ещё более завидно было от того, что Ксю сидела у него на коленях, положив голову на его грудь, а он перебирал её чёрно-розовые волосы.

– Слав, вот что мне делать?

Голос у неё был несчастный, тот я обнял её поплотнее:

– Развлекись, выброси всё из головы. Хочешь, съездим куда-нибудь?

– Так в том и дело, что нечего выбрасывать! У меня пусто там и так!
– Она постучала себя по лбу согнутым пальцем.
– Мне туда ничего не приходит! И не хочется ничего совершенно, веришь, рисовать, стихи писать, гулять – ничего не хочется! Раньше было такое, но обычно это проходит через недельку, стоит взять хорошую книжку и сладкого…

Я улыбнулся:

– Что ты сейчас читаешь?

– Ничего. Как ту дочитала в прошлом месяце, так больше ничего не привлекает. А шоколада могу съесть хоть тонну – всё равно не легче.

– Творческий кризис?

– Жизненный… Вот ты для чего живёшь?

Я пожал плечами:

– Ну, я редко над этим задумываюсь, - соврал, подумал я, не редко, а никогда.
– А ты?

– Я… Обычно я рисую или пишу, живу для того, чтобы дописать, а потом, когда заканчиваю, берусь за следующий проект, следующий, дальше, дальше… ну или готовлюсь к чему-нибудь, к празднику, к поездке. А сейчас, как будто список дел, которые нужно сделать, кончился, и я, поставив последнюю галочку напротив последней строчки, иду копать себе могилу с чувством выполненного долга, - она фыркнула, он засмеялся:

– Ты даже из самой глубокой хандры балаган делаешь!

– Это нервы.

– А может, это кризис среднего возраста?
– Теперь фыркнули оба.
– Ну или тебе просто пора завести семью?

– Да ну тебя. Посмотри вокруг – с кем тут можно семью строить?

Так… я чего-то не понимаю?

– Ну неужели тебе никто не нравится?

– Те, кто мне нравятся, для семьи не подходят, а те, кто подходит, от тех меня тошнит!

– По-моему, тебя от всех тошнит.

– Похоже на то, - она скривилась.