Ангел

Дюбанов Владимир Владимирович

– Например?

– Да там полно порнухи! Не слишком ли Вы много позволяете ребенку?

– Ну, - смутился я, - Не приучен следить и шарить по карманам. Абсолютное доверие.

– А надо бы. За такое, драть ремнем, по жопе!

– Ладно, займусь как-нибудь, по свободе.

– Да, кстати, встретился с вашим адвокатом, он рассказал, что Светлана собрала подписи жильцов дома на заявлении бабушки о лишении родительских прав ее матери.

– Так, что вам нужно выбросить все грустные мысли из головы, адвокат у вас опытный.

Сержант ведет меня по уже знакомым коридорам и я, наконец, начинаю понимать их логику. Вся правда в том, что никакой логики нет, здание строили,

потом пристраивали новые помещения, потом ломали стены расширить, потом закладывали в другом месте кирпичами, и это на протяжении долгих лет, сменилось несколько поколений архитекторов, а то и вовсе шабашников. В общем, напрашивается аналогия, наверное, никаких лабиринтов Минос тоже не придумывал, а просто, так получилось. Сержант идет за мной, а я прямо затылком чую, что у него есть вопросы, но видимо протоколы, ну и воспитание в придачу, не позволяют разговаривать с заключенными. Но я ему помогу:

– Задавайте, Ваш вопрос, сержант.

Как он обрадовался! Что избавил его от необходимости самому навязываться. Гордый.

– Сергей Дмитриевич, а какой тотем у меня?

– Гриф. Гордая и одинокая, американская птица. А что?

– Ну. У нас, в карауле, все на это подсели, хотелось бы знать свой точный символ. Значит гриф?

– Да.

– А я думал - ёжик.

– Ёжик тоже подходит, но Вы будете тем, кем сами захотите стать.

– Даже драконом?

– Даже драконом.

Марина уже ждала в кабинете, сидела за столом, скучала. Вот что интересно, чтобы защищать меня, ей нужно потратить массу времени. Как она умудряется совмещать с основной работой? Босс ведь не настолько простак, чтобы отпускать лучшего менеджера-толкателя проектов себе в ущерб. Вывод однозначный - Марина сейчас спасатель по согласию Александра Николаевича. То есть, напрашивается законный вопрос, зачем они меня посадили? Чтобы потом героически спасать? Абсолютно нелогично. Но теперь я понимаю это не месть, Семенов был прав, это деньги. Только как они собираются их сделать? Не понимаю. И это надо выяснить. Может быть так? Сажают, я боюсь и отчаялся, готов подписать любую бумажку, чтоб вытащили, спасают, подписываю и вот тебе - раб. Она же сама предлагала помощь от Александра Николаевича. Ага, теперь всё по полочкам и понятно.

Захожу в кабинет, присаживаюсь напротив Марины. Она опустила голову, в глаза не смотрит. Молчит, ни здравствуй тебе, ни привет. А сержант опять слинял. Одно из двух, либо помчался в караулку хвастать своим новым тотемом от Мастера, либо тоже в караулку посмотреть через камеру в верхнем углу кабинета, как мы будем опять ссориться с Мариной, наверное, Семенов не сдержался и проболтался. Но пусть обломаются, сегодня я буду "мистер сдержанность" и она ни за что не сможет сдернуть мои предохранители.

После долгого молчания, Марина наконец подняла глаза, посмотрела на меня:

– Он меня изнасиловал.

– Кто?

– Отчим. Когда мне было двенадцать лет.

Я молчу, смотрю внимательно на неё, не мигая. Никаких вопросов! Если захочет сама расскажет. Ей сейчас нужно выговориться, и она пришла с этим именно ко мне. Она ждет от меня слов поддержки, глаза блеснули влагой. Не дождавшись слов утешения, продолжила:

– Мама уехала в санаторий, он сам ей купил путевку, и мы остались с ним вдвоем, на целый месяц. Водил меня в театр, на карусели, за город на речку, этого чертика подарил. Я думала, так хорошо с папой! Он меня очень любит! Было всё, так замечательно и весело. А однажды я разбила чайный сервис, который он купил, чтобы порадовать маму к приезду. Неосторожно раскрыла коробку и все чашки вывалились на пол - вдребезги, на мелкие кусочки. Он рассвирепел, орал и

матерился, как грузчик в магазине. И ударил меня, по лицу, так больно, что я заплакала громко, а он накинулся на меня и бил, бил, бил, кричал чтобы я заткнулась, а потом схватил за шиворот и бросил на кресло, точно так же, как ты, лицом вниз, содрал с меня трико и все кричал: "Замолчи, замолчи!".? Я думала, что он меня бьет, было страшно и больно, очень больно, я боялась, что будет еще больнее, если буду громко плакать. И?давилась слезами, тихо, даже не сопротивлялась, а он толкал и толкал меня,?вдавливал?в кресло, мои ноги раздвинул так, что чуть не порвал. Извращенец.

Зачем она мне это рассказывает? ?Я уже пребываю в панике и пронзительной жалости к ней, провожу параллели cо Светой. Ведь, почти тоже ждало Свету, если бы я не сдерживал себя из всех своих сил.

– А потом. Он это делал всё?время, до самого приезда мамы. Где поймает в доме, там и изнасилует. Сильно уже не бил, но заставлял ложиться к себе в постель и засовывал свой член в меня, во все возможные щели. Приказывал одевать красный мамин беретик и на голое тело подвязывать шелковую косынку словно набедренную повязку. Требовал, чтобы стояла перед ним на табуретке и рассказывала с выражением сказку "Красная шапочка". А я его тихо ненавидела, но смирилась, стала принимать всё, как неизбежное. Он меня сломал, превратил в подстилку и мучил, мучил каждый день.

– Где он сейчас?
– дрогнувшим голосом спросил я.

– Не знаю. Мама его прогнала, как узнала. Выставила за дверь и сказала, что, если увидит в следующий раз - посадит в тюрьму. Я очень долго отходила от этого, все мечтала встретить его и убить, отрезать яйца и заставить их сожрать у меня на глазах. Носила с собой чертика, чтобы засунуть ему в зад при случае, как он совал в меня свой член. Со временем, все забылось, притупилась боль, стерлось из памяти, только совсем недавно, ты напомнил мне о нем.

Слезы. На ее глазах крупные слезы. Тот мужик, паскуда, испортил девочке жизнь, превратил в Ад. И она жила с этим всю свою жизнь, с мечтой отомстить. Но тут, пришел я и насильно принудил вспомнить свои старые забытые чувства и ощущения, напомнил ей, заставил трепетать и бояться. Медленно поднимаюсь, иду к ней, беру голову двумя руками и прижимаю к себе. Марина всхлипнула, обняла меня за талию прижалась щекой к животу, крепко, крепко, как Света, когда искала во мне утешения и защиты.

Я понял. Дефлорации не будет. Не будет также и срока, потому что Марине я нужен именно такой какой есть, и пусть весь мир захочет моей смерти или позора, но только им всем нужно будет переступить через неё. Не знаю, откуда такая уверенность, но Света наняла правильную ведьму. Только её я ей не отдам. Как выйду, сразу же заберу. И никогда! Никогда не допущу такого, что произошло с Мариной.

– Ладно. Я пойду, - сказала она, когда успокоилась и высохли слёзы.

Я молча стою смотрю как она уходит.

– Чем расстроены, сержант?

– А!
– Махнул рукой сержант, - в караулке меня оборжали за грифа.

– Почему?

– На тюремном сленге, гриф - это пидорок. Урки набивают опущенным насильно.

– Ммм, тогда ёж - несравненно лучше.

– Я тоже так подумал, гордая, американская птица не для нас.

Лишь только я появился в камере?так все вскочили со своих лежек, сели свесив ноги. Не понял? Они меня принимают за авторитета? Принимают царем? Прикольно и приятно. Гордость - иногда?хорошая штука, заставляет?окружающих?уважать тебя, даже невзирая на то, что ты педофил и достоин хлебать воду из параши. Я прошелся по кубрику упиваясь трепетным уважением бандитской братии, присел на свою койку и сказал: