Ангелоиды сумерек
Шрифт:
– Ну тогда объясни мне в таком разе, куда подевалась наша свобода воли.
– Если я говорю, что умный, я не имею в виду «богослов». По-моему, это противоположности: типа ломали себе голову эти философы от креста два тысячелетия с гаком, пока не сломали совсем. Твоя личная свобода воли никуда, знаешь, не девается, ибо искать её надо не на том уровне. Ну, самое простое: ты знаешь, нутром чуешь, что надо слушаться папочку с мамочкой, а что-то тебя толкает поступить наперекор. Вот это она, пресловутая, и есть.
– Плохо это или хорошо?
– Снова здорово. Да ни то,
Хельмут встал с места, чуть покряхтывая, и предложил:
– Слушай, давай-ка я кофе сварю. А то с тобой любые шарики за ролики закатятся. Кофейник у тебя найдется? Старомодный такой?
– Только медная турка с полудой внутри. Архаичная до ужаса.
– А что, можно попробовать, хоть я и не очень умею. Глядишь, еще и наглядней получится. Чищеная, надеюсь? До зеленой ярь-медянки я небольшой охотник.
Он раздул в камине спящий под угольками огонь, заправил агрегат тёпловатой водой, молотыми кофе и корицей, а потом водрузил на решётку, придерживая щипцами.
– Медленно выйдет, – заметил я.
– Ничего: зато проймет до самых печёнок. Во время вынужденной паузы – Хельму приходилось внимательно следить за своим варевом, чтобы не убежало, – я озирал беглым взором полки. Что-то они настоятельно хотели мне сказать, мои книги, но отчего-то я оставался глух к их эманациям.
– Вот, готово! – воскликнул Хельм, вытаскивая турку и подставляя под неё блюдце от заранее припасённой чайной пары.
И показал мне.
– Видишь, колышется и пузырится, как внутри кратера. Наглядное пособие по вулканологии, верно? Во всех горах записаны движения и голоса недр. Речи недр.
Я вдохнул аромат – умеет он, однако варить кофе, когда пожелает! И вспомнил свои грозные видения.
– Но я тебе, Анди, еще и больше скажу, – продолжал он, с наслаждением отхлебнув глоточек из чашки. – Деревья в этом подобны скалам. Особенно гигантские сосны. Говорили тебе, что даже годовалая сосенка отращивает корень длиною в метр? А наши старцы достигли прочного камня, проникли в расщелины и попросту разломили этот щит – и кормятся теперь от земного огня.
– Браво, Хельм, ты создал миф.
– Мифы не создаются, Анди. Они пишутся – и не человеком, но небом, землёй и горами.
Ещё до создания Адама. До рождения его из праха.
– А теперь я тебе приз выдам за то, что внимательно меня слушал, – закончил Хельм, отодвигая от себя кофейную посуду. – Помоешь чуть попозже. То, что ты с твоей дриадой грех сотворил – попритчилось тебе. Ну, почудилось, прости за русацкий диалектизм. Флюиды наркотические, эротическая асфиксия от игры на свирели Пана… то есть в фигуральном смысле Великого Пана или там Фавна: конструкция совсем другая. Не лесенка из трубочек, понимаешь. Хотя смысл как раз такой – годна панику создавать. Я ведь видел, как ты там ситуацию раскачивал: природная магия была очень мощная.
За этим нарочитым словоблудием я никак не мог вникнуть в суть дела – а он, поганец, именно этого и добивался.
– Погоди. Как так – не было греха?
– Анди, в нашей реальности вы с дочкой разве что обнялись и поцеловались.
При
– Знаешь, Хельм, меня учили, что захотеть беззаконного – практически то же самое, что его сотворить.
Он хмыкнул:
– Коли охота в самом себе копаться – валяй, пока не увязнешь по уши. Христиане считали, что человек не может контролировать свои сны, буддисты или кто там наподобие – что прямо-таки обязан… Я бы сначала посмотрел, что из того яичка вылупится ровно через девять месяцев или года через два.
В нашей реальности. В нашей реальности.
Мой Остров Пятницы, вековечный дуб, под которым похоронили Хельмута… Дальние страны его и моих видений, которым были свидетели со стороны… Пришествие здесь Абсаль и Вульфрина.
Миры иного плана, чем тот, который все мы чувствовали вокруг себя, однако приносящие свой плод.
«Дитя соития Великих: Царицы Пчёл и Огненного Саламандра», – сказал внутри меня бесплотный голос.
Только не всё ли равно, какие низшие персоны стояли за действом, все роли в коем были расписаны свыше?
Поэтому я мысленно отодвинул ту самую глыбу подальше от нас двоих.
А всё-таки, что значила моя свободная воля во всех этих судьбоносных и роковых передрягах? Неужели ровным счётом ничего? Или…
«Царь Эдип, катарсис и древние трагедии,» – подтвердил суфлёр.
– Хельм, – внезапно попросил я. – Давай с тобой договоримся – больше и просить вроде некого. Ты же намекал.
Кажется, он врубился мгновенно и замер, пристально глядя на меня.
– Если Сэлви забеременеет, всё равно от кого: меня, сына или стихий, – дитя будет считаться моим, а не Вульфрина или кого ещё. С вытекающими отсюда последствиями.
Он помотал головой, соглашаясь и в то же время протестуя:
– А если ребенок будет счастливым? Удачным?
– Тогда дождёмся его рождения. Но я не хочу, чтобы эта удача меняла хоть что-то. Понимаешь, не одну вину – счастье тоже приходится выкупать.
Мы обменялись трагически-серьёзными взглядами.
– Анди, я ведь исполнитель, а не судья.
– Я судья и я сам себе закон. Будем так считать.
– И ты, как все сумры, практически неуязвим. Помнишь, как тебя в их круг вводили?
– Кто-то из Волков сказал тогда, что мы страдаем, как люди, – и страдание делает нас человечными.
На этом мы ударили по рукам.
Потом я выполоскал посуду, а турку еще и хорошенько почистил от несуществующей окиси.
Всё чаще вспоминалась мне поговорка, что для Сумеречника и великана год равен дню: весной поднялся с постели, размял косточки, напитался свежей информацией, летом всласть поработал, осенью дал волю разнообразным увлечениям, а как снежок выпал или там тропические дожди зарядили – и на бочок пора. Нет, разумеется, в буквальном смысле такого мы позволить себе не можем: все Живущие, кроме братьев наших деревьев, живут в куда более бодром ритме. И, опять-таки, необходимо следить за каминами, чтобы не остывало пламя и не загоралась сажа в трубе.