Ангелы и демоны

Браун Дэн

Со временем преданность камерария вере и Святому престолу стали обрастать легендами. Многие объясняли это чудом, объектом которого тот был в детстве. Такое событие навсегда запало бы в душу любого человека, окажись он его свидетелем. Чудны дела Твои, Господи, думал Мортати, сожалея о том, что в его юности не произошло события, которое позволило бы ему, оставив все сомнения, бесконечно укрепиться в вере. При этом Мортати знал, что, к несчастью для церкви, камерарию даже в зрелом возрасте не суждено стать папой. Для достижения этого поста священнослужитель должен обладать политическим честолюбием, а этот камерарий был, увы, начисто лишен всяких политических амбиций. Он несколько раз отказывался от

очень выгодных церковных постов, которые предлагал ему покойный папа, заявляя, что желает служить церкви как простой человек.

— Ну и что теперь? — спросил настойчивый кардинал.

— Что, простите? — поднимая на него глаза, переспросил Мортати. Он настолько погрузился в собственные мысли, что не слышал вопроса.

— Они опаздывают! Что мы будем делать?

— А что мы можем сделать? — вопросом на вопрос ответил Мортати. — Нам остается только ждать. И верить.

Кардиналу, которого ответ «великого выборщика» совершенно не устроил, оставалось лишь молча отступить в тень.

Мортати некоторое время стоял молча, потирая пальцем висок. Он понимал, что прежде всего следовало привести в порядок мысли. «Итак, что же нам действительно делать?» — подумал он, бросив взгляд на недавно обновленные фрески Микеланджело на стене над алтарем. Вид Страшного суда в изображении гениального художника его вовсе не успокоил. На огромной, высотой в пятьдесят футов, картине Иисус отделял праведников от грешников, отправляя последних в ад. На фреске были изображены освежеванная плоть и охваченные пламенем тела. Микеланджело отправил в ад даже одного из своих врагов, украсив его при этом огромными ослиными ушами. Мопассан однажды заметил, что фреска выглядит так, словно ее написал какой-то невежественный истопник для карнавального павильона, в котором демонстрируют греко-римскую борьбу.

И Мортати в глубине души соглашался с великим писателем.

Глава 43

Лэнгдон неподвижно стоял у пуленепробиваемого окна папского кабинета и смотрел на скопище принадлежащих прессе транспортных средств. Жутковатая телефонная беседа вызвала у него странное ощущение. Братство «Иллюминати» казалось ему какой-то гигантской змеей, вырвавшейся из бездны истории, чтобы задушить в тисках своих колец древнего врага. Никаких условий. Никаких требований. Никаких переговоров. Всего лишь возмездие. Все очень просто. Смертельный захват становится все сильнее и сильнее. Месть, которая готовилась четыреста лет. Создавалось впечатление, что наука, несколько веков бывшая жертвой преследований, наносит наконец ответный удар.

Камерарий стоял у своего стола, устремив невидящий взгляд на телефонный аппарат. Первым молчание нарушил Оливетти.

— Карло… — сказал он, впервые обращаясь к камерарию по имени, и его голос звучал совсем не по-военному; так, как говорил коммандер, мог говорить только близкий друг. — Двадцать четыре года назад я поклялся защищать этот кабинет и его обитателей. И вот теперь я обесчещен.

— Вы и я, — покачав головой, произнес камерарий, — служим Богу, пусть и по-разному. И если человек служит Ему верно, то никакие обстоятельства не могут его обесчестить.

— Но как? Я не могу представить… как это могло случиться… Сложившееся положение… — Оливетти выглядел совершенно подавленным.

— Вы понимаете, что у нас нет выбора?.. Я несу ответственность за безопасность коллегии кардиналов.

— Боюсь, что ответственность за это лежит только на мне, синьор.

— В таком случае поручите своим людям немедленно приступить к эвакуации.

— Но, синьор…

— План дальнейших действий мы продумаем позднее. Он должен включать поиск взрывного устройства и исчезнувших клириков. Следует также организовать облаву

на того, кто их похитил. Но первым делом необходимо перевести в безопасное место кардиналов. Эти люди — фундамент нашей церкви.

— Вы хотите немедленно отменить конклав?

— Разве у меня есть выбор?

— Но как быть с вашим священным долгом — обеспечить избрание нового папы?

Молодой камерарий вздохнул, повернулся к окну и окинул взглядом открывшуюся перед ним панораму Рима.

— Его святейшество как-то сказал мне, что папа — человек, вынужденный разрываться между двумя мирами… миром реальным и миром божественным. Он высказал парадоксальную мысль, заявив, что если церковь начнет игнорировать реальность, то не доживет до того момента, когда сможет насладиться божественным. — Голос камерария звучал не по годам мудро. — В данный момент мы имеем дело с реальным миром. И, игнорируя его, мы впадем в грех гордыни. Гордыня и традиции не должны возобладать над здравым смыслом.

Слова молодого клирика, видимо, произвели впечатление на Оливетти. Коммандер кивнул и сказал:

— Я понимаю вас, синьор.

Казалось, что камерарий не слышал командира гвардейцев. Он стоял у окна, глядя куда-то за линию горизонта.

— Позвольте мне быть откровенным, синьор. Реальный мир — это мой мир. Я ежедневно погружаюсь в его ужасы, в то время как другие имеют дело с чем-то возвышенным и чистым. Сейчас мы столкнулись с серьезным кризисом. Поскольку я постоянно готовился к возникновению подобной ситуации, разрешите мне дать вам совет. Ваши вполне достойные намерения… могут обернуться катастрофой.

Камерарий вопросительно взглянул на Оливетти.

— Эвакуация коллегии кардиналов из Сикстинской капеллы является, на мой взгляд, наихудшим из всех возможных в данный момент способов действия.

Камерарий не выразил ни малейшего возмущения. Казалось, он пребывал в растерянности.

— Так что же вы предлагаете?

— Ничего не говорите кардиналам. Опечатайте Сикстинскую капеллу. Так мы выиграем время для проведения других мероприятий.

— Вы хотите, чтобы я оставил всю коллегию кардиналов сидеть взаперти на бомбе замедленного действия? — не скрывая изумления, спросил камерарий.

— Да, синьор. Но только временно. Если возникнет необходимость, мы проведем эвакуацию позже.

— Отмена церемонии до того, как она началась, станет достаточным основанием для проведения расследования, — покачал головой камерарий. — Но после того как двери будут опечатаны, всякое вмешательство полностью исключается. Регламент проведения конклава четко…

— Таковы требования реального мира, синьор. Сегодня мы живем в нем. Выслушайте меня… — Оливетти говорил теперь с четкостью боевого офицера. — Вывод в город ста шестидесяти ничего не подозревающих беззащитных кардиналов представляется мне весьма опрометчивым шагом. Среди весьма пожилых людей это вызовет замешательство и панику. И, честно говоря, одного инсульта со смертельным исходом для нас более чем достаточно.

Инсульт со смертельным исходом. Эти слова снова напомнили Лэнгдону о заголовках газет, которые он увидел в клубе Гарварда, где ужинал со своими студентами: «У ПАПЫ СЛУЧИЛСЯ УДАР. ОН УМЕР ВО СНЕ».

— Кроме того, — продолжал Оливетти, — Сикстинская капелла сама по себе является крепостью. Хотя мы никогда об этом не говорили, строение укреплено и способно выдержать ракетный удар. Готовясь к конклаву, мы в поисках «жучков» внимательно, дюйм за дюймом, осмотрели все помещения и ничего не обнаружили. Здание капеллы является надежным убежищем, поскольку я уверен, что внутри ее антивещества нет. Более безопасного места для кардиналов в данный момент не существует. Позже, если потребуется, мы сможем обсудить все связанные со срочной эвакуацией вопросы.