Ангелы опустошения (Книга 2, часть 3)
Шрифт:
Неожиданно пока мы взбирались не холм по белым уличным ступеням я вспомнил старый сонный сон где я взобрался по таким же ступеням и пришел к Святому Городу Любви. "Ты хочешь мне сказать что моя жизнь после всего этого изменится?" говорю я себе, (торча) как вдруг справа от меня раздался большой Капланг! (молотком по стали) ка блам! и я заглянул в черный чернильный зев танжерского гаража и белый сон умер сразу же, навсегда, прямо в солидольной лапе здоровенного механика-араба неистово колотившего по бамперам и обводам Фордов в масляно-ветошном сумраке под одной мексиканской лампочкой. Я продолжал восходить по святым ступенькам утомленно, к следующему кошмарному разочарованию. Бык все орал обогнав меня "Давай, шевелись, такой молодой как ты даже не может удержаться вровень с таким стариком как я?"
"Ты ходишь слишком быстро!"
"Хипстеры
Мы сходим почти что сбегая вниз с крутого склона всего в траве и валунах, по тропинке, к волшебной улочке с африканским жильем и вновь меня бьет в глаз старый дивный сон: "Я тут родился: Это та улица где я родился." Я даже поднимаю взгляд точно к тому окошку в жилом доме чтоб разглядеть там ли еще моя колыбелька. (Чувак, этот гашиш в комнате у Быка -- и поразительно как американские курильщики дури проехали уже по всему миру с самой преувеличенной фантасмагорией липких деталей, галлюцинаций на самом деле, с помощью которых их погоняемым машинами мозгам хоть дается в действительности чуточку сока древней жизни человека, поэтому Господи благослови дурь.) ("Если б ты родился на этой улице то должен был бы утонуть уже очень давно," прибавляю я, подумав.)
Бык входит размахивая руками и чванясь как фашист в первый же бар для голубых, оттирая арабов в стороны и оглядываясь на меня с: "Эй чего ты?" Я не вижу как ему это удавалось вот только позже узнаю что он целый год провел в маленьком городишке сидя у себя в комнате на громадных передозировках морфия и другой наркоты уставясь на носок своего ботинка слишком боясь принять хотя бы одну содрогающуюся ванну за восемь месяцев. Поэтому местные арабы помнят его содрогающимся костлявым призраком который очевидно поправился, пускай себе буйствует. Все кажется его знают. Пацаны орут "Здорово" "Буроуз!" "Эй?"
В сумрачном баре для педиков где также обедает большинство голубых европейцев и американцев Танжера с ограниченными средствами, Хаббард знакомит меня с большим жирным голландцем средних лет владельцем который грозится вернуться в Амстердам если очень скоро не найдет себе хорошего "малшика", как я уже упоминал где-то в другой статье. Еще он жалуется на снижение курса песеты но я наверняка вижу как он стонет в своей личной постельке ночью прося любви или чего-то еще в жалком internationale (3) его ночи. Десятки прикольных экспатриантов, кашляющих и потерявшихся на мостовых Могреба -- некоторые, сидят за столиками уличных кафе с угрюмым видом иностранцев читая зигзаги газет над вермутом которого не хотелось. Бывшие контрабандисты в шкиперских шляпах ковыляют мимо. Нигде никакого радостного марокканского тамбурина. На улице пыль. Везде те же самые старые рыбьи головы.
Еще Хаббард знакомит меня со своим любовником, мальчиком лет 20 с милой печальной улыбкой как раз того типа который всегда любил бедняга Бык, с Чикаго до Сюда. Мы пропускаем по нескольку и возвращаемся к нему в комнату.
"Завтра француженка которая заправляет этим пансионом вероятно сдаст тебе ту великолепную комнату на крыше с ванной и крытым двориком, дорогой мой. Я же предпочитаю оставаться тут внизу в саду чтоб можно было возиться с кошками и еще я тут выращиваю розы." Кошки, две, принадлежат китаянке-домоправительнице которая убирает за смутную даму из Парижа, которой принадлежит жилой дом по какому-то старому выигрышу в Рулетку или какому-то старому обзору Парижской Фондовой Биржи, или еще чего-то -- но позже я узнаю что на самом деле всю работу выполняет большая негритянка-нубийка живущая в подвале (в смысле, если вы хотели больших романтических романов о Танжере.)
53
Но на это нет времени! Бык настаивает чтоб мы поехали кататься на лодке. Минуем целые кафе кислых арабов на набережной, все они пьют зеленый чай с мятой из стаканов и одну за другой курят трубки с кайфом (марихуаной) -- Они наблюдают как мы проходим этими своими странными глазами с красными кругами, как будто они наполовину мавры а наполовину карфагеняне (наполовину берберы) -- "Боже те парни должно быть ненавидят нас, почему-то."
"Нет," говорит Бык, "они просто ждут чтобы кто-нибудь кинулся в амок. Ты когда-нибудь видел как бегают в амоке? Амок здесь случается периодически. Это когда человек вдруг хватает мачете и начинает бегать по базару регулярной и монотонной трусцой на ходу кромсая народ. Обычно он убивает или калечит человек десять прежде чем эти типы из кафе просекают подымаются и кидаются за ним и разрывают его на куски. А
"Что они думают о тебе когда ты каждое утро трусцой бегаешь на набережную нанимать лодку?"
"Где-то среди них есть парень который получает прибыль -- " Какие-то мальчишки присматривают за гребными лодками на пристани. Бык дает им денег и мы садимся и Бык бодро выгребает, стоя лицом вперед, как венецианский лодочник. "Когда я был в Венеции то заметил что только так и можно грести, стоя, бум и бам, вот так," гребя движением вперед. "Если не считать этого Венеция тоскливейший городишко после Бивилля штат Техас. Никогда не езди в Бивилль мальчик мой, и в Венецию тоже не надо." (Бивилль это там где шериф поймал его за любовью с его собственной женой Джун в машине, на обочине шоссе, за что ему пришлось провести два дня в тюрьме со зловещим помощником шерифа в очках в стальной оправе.) "Венеция -- Бог мой, ясной ночью там слышно как на Площади Святого Марка в миле от тебя визжат педали. Можно увидеть как в гондолах увозят в ночь преуспевающих молодых романистов. На середине канала они вдруг бросаются на бедного Итальянского Гондольера. У них есть палаццо с народом прямиком из Принстона который унижает шоферов." Самое смешное что когда Бык был в Венеции его пригласили на элегантную балёху во Дворце, и когда он возник в дверях, со своим старым гарвардским дружком Ирвином Свенсоном хозяйка протянула руку для поцелуя -- Ирвин Свенсон сказал: "Видишь ли в этих кругах ты должен поцеловать руку хозяйки, по обычаю" -- Но когда все посмотрели что там за заминка в дверях Бык завопил "Да чё там, я лучше ее в пезду поцелую!" Этим все и завершилось.
Вот он гребет энергично а я сижу на корме врубаясь в Танжерскую Бухту. Неожиданно подгребает лодка полная мальчишек-арабов и они вопят Быку по-испански: "Tu nuevo amigo Americano? Quieren muchachos?"
"Нет, quieren much-CHAS"
"Роr que?"
"Es macho por muchachas mucho!" (4)
"Ах," все они размахивают руками и угребают, пытаясь раскрутить заезжих гомиков, они спросили Хаббарда не гомик ли я. Бык греб себе дальше как вдруг устал и заставил грести меня. Мы приближались к концу волнолома. Вода стала неспокойной. "Ах черт, я устал."
"Ну ради Бога еще чуть-чуть чтоб нам с тобой хоть немного вернуться." Бык уже устал и хотел вернуться к себе в комнату сделать маджун и сесть писать свою книгу.
54
Маджун это конфетка которая делается из меда специй и сырой марихуаны (кайфа) -- Кайф на самом деле по большей части дает побеги с меньшим количеством листьев на растении химически известном как Мускарин -- Бык скатал это все в съедобные шарики и мы их съели, жуя часами, выковыривая из зубов зубочистками, запивая простым горячим чаем -- Через два часа зрачки у нас в глазах стали огромными и черными и вот мы вышли в поле за город -Неимовернейший торч давший выход множеству цветных ощущений вроде, "Заметь нежный белый оттенок вон тех цветочков под деревом." Мы стояли под деревом глядя сверху на Танжерскую Бухту. "У меня много видений на этом месте бывает," говорит Бык, уже серьезно, рассказывая мне о своей книге.
Фактически я болтаюсь по его комнате по нескольку часов в день хотя теперь и у меня есть великолепная комната на крыше, но ему хотелось чтобы я тусовался тут примерно с полудня до двух, затем коктейли и обед и большую часть вечера вместе (очень формальный человек) поэтому мне случалось сидеть у него на кровати читая когда зачастую, перепечатывая свою историю, он вдруг сгибался напополам от хохота с того что сам наделал и иногда даже скатывался на пол. Странный сжатый смех исходил из его желудка когда он печатал. Но чтобы никакой Трумэн Капоте не подумал что он просто машинистка, иногда он выхватывал свою ручку и начинал карябать по машинописным страницам которые швырял через плечо когда заканчивал с ними, будто Доктор Мабузе, пока весь пол не усыпался странным этрусским шрифтом его почерка. Между тем как я сказал все волосы были у него набок, но поскольку это лежало в основе моего беспокойства о нем он дважды или трижды отрывался от своего писательства и говорил глядя на меня искренними голубыми глазами "Знаешь ты единственный на свете человек который может сидеть в комнате когда я пишу и я даже не знаю здесь ты или нет?" Великий комплимент, что и говорить. Делал я это просто тем что сосредотачивался на своих собственных мыслях и просто грезил себе, нельзя мешать Быку. "Неожиданно я отрываю взгляд от этого ужасного прикола а ты сидишь и читаешь этикетку на коньячной бутылке."