Ангелы полуночи

Бейшир Норма

– Я буду вполне удовлетворена, если Роберт снова окажется со мной.

– Так и будет, не сомневайся. Но чтобы покончить со всем этим, тебе придется встретиться с Холлистерами лицом к лицу.

– Объясни поподробнее, что ты задумал, – подозрительным тоном попросила Эшли.

– Как я уже сказал, мы выложим карты на стол. Расскажем, что нам известно об их махинациях и какие у нас есть доказательства. – Коллин говорил все это с таким небрежным видом, точно объяснял, как следует вести себя на приеме. – Ты предложишь им соглашение: твое молчание

в обмен на полные и законным образом оформленные права на сына.

– А если они откажутся?

– Не откажутся, – уверенно заявил Коллин. – Поверь мне, не посмеют.

– И ты позволишь им с такой легкостью соскользнуть с крючка? – после мгновенного колебания спросила Эшли.

– Я не говорил этого, – покачал он головой.

– Тогда я тебя не понимаю.

– Обещание молчать дашь только ты. Они вернут тебе сына. Как только вы вылетите в Италию и окажетесь в безопасности, я передам соответствующим органам все собранные доказательства.

– Передашь? Ты уверен, что это такая уж хорошая идея?

Коллин пожал плечами.

– Я готов рискнуть. – Протянув руку, он ласково погладил ее по щеке кончиками пальцев. – Не волнуйся, Эшли. Все пойдет как по маслу.

– А если нет?

– Я говорю – все получится.

– Вдруг что-нибудь случится?

– Предоставь дело мне, ладно? У меня припасено еще несколько трюков на всякий случай.

– Коллин, ты когда-нибудь задумывался о том, чтобы завести семью? – помолчав, спросила Эшли. – Иметь жену, детей?

Он на мгновение заколебался – так велико было искушение сказать ей, что он на самом деле об этом думал.

– Нет.

– Почему?

Коллин нахмурился, сознательно избегая взгляда Эшли.

– Я не создан для семейных уз, – буркнул он, сделав вид, что его очень интересуют бумаги, разбросанные на столе.

– Понятно, – теперь Эшли тоже не смотрела на него. – И что ты собираешься делать, когда все закончится, я уеду, а компания полностью окажется в твоих руках?

– Честно? – спросил Коллин, оторвавшись от бумаг. – Понятия не имею.

– Вот это мне в тебе больше всего нравится, – холодно бросила Эшли. – Полагаю, такой подход мог бы стать твоим жизненным кредо.

У Коллина желваки заходили на скулах.

– Надо думать, я заслужил, чтобы ты со мной так разговаривала. – Он помолчал. – Знаешь, Эшли, мне казалось, ты больше обрадуешься, узнав, что совсем скоро сын будет с тобой.

– Мне тоже так казалось, – сказала она и вышла, хлопнув дверью.

В первое мгновение у Коллина возникло желание вскочить и догнать Эшли, но он удержался. «Ты упрямый осел, – в который раз обругал он себя. – Ты должен объясниться с ней. Пока еще не слишком поздно».

Эшли вошла в музыкальный салон, где утреннее освещение было лучше всего. Где стоял мольберт с прикрепленным к нему большим листом бумаги. Начала стягивать чехол и… замерла. Прошло уже так много времени с тех пор, как она брала из коробки черный, остро отточенный карандаш и подходила к мольберту, обдумывая, что

сейчас будет рисовать…

В конце концов чехол был все же снят, уверенные темные линии одна за другой стали возникать на чистом листе бумаги, и тут произошло маленькое чудо: что-то проснулось в глубине души и захватило Эшли с такой мощью и страстью, как это бывало только в прежние, канувшие в вечность времена.

– Художник всегда остается художником.

Вздрогнув, Эшли оглянулась. Она так увлеклась, что потеряла представление о времени, не знала, как давно начала рисовать, и тем более – как долго Коллин молчаливо стоял у нее за спиной.

– Ты всегда так подкрадываешься? – спросила она, сердито бросив карандаш.

– Привычка – вторая натура, – пожал плечами Коллин и подошел поближе к Эшли. – Как бы то ни было, ты даже не подозревала бы о моем присутствии, не вздумай я продемонстрировать, что тоже кое-что смыслю в искусстве. – Он кивнул на мольберт. – Вернешься к этому, когда все закончится?

– Вероятно. – Эшли улыбнулась вымученной улыбкой. – Чем еще мне заниматься?

– Звучит так, будто это твое последнее прибежище, – усмехнулся Коллин.

– Может быть. – Она снова повернулась к мольберту.

– Оставь, Эшли, – проворчал Коллин, недоверчиво покачав головой. – У художников – настоящих художников – это в крови. Если что-то мешает им заниматься любимым делом, они ждут не дождутся, когда смогут вернуться к нему.

Эшли вопросительно вскинула бровь:

– И откуда тебе это известно?

– Моя мать тоже была художницей, правда, не слишком удачливой. На самом деле она рисовала очень хорошо и наверняка добилась бы успеха, просто никогда не делала это своей целью. – Коллин бросил взгляд на мольберт и снова повернулся к Эшли. – Ты во многом очень похожа на нее.

Эшли улыбнулась. Зная Коллина, было нетрудно догадаться, что это самый большой комплимент, на который он способен.

– Я всегда хотела только этим заниматься, – призналась она. – Краски и живописные образы еще с детства завораживали меня… И то, что я могла переносить их на бумагу, казалось удивительным. Позже, увлекшись пейзажами, я чувствовала себя крошечным, но все же Богом, способным создавать новые миры на радость людям. – Эшли остановилась с заколотившимся сердцем. – А как ты, Коллин? Решил что-нибудь насчет того, чем заниматься дальше, когда мы… когда все кончится?

– Какая-то часть души подталкивает меня вернуться к фехтованию, – ответил он, пожав плечами. – С тех пор как я оставил это занятие, что-то внутри меня всегда томилось по нему. Правда, для Олимпийских игр я уже немного староват, и все равно, неплохо бы…

– Что? – спросила Эшли, с волнением ожидая, что за этим последует.

– И потом мне, наверное, придется взвалить на себя ответственность за будущее компании. В особенности теперь, когда я контролирую ее.

– Почему?

– А больше некому, Эшли. Не Джастину же!