Англичанин
Шрифт:
– Большевик!
– сказал унтер-офицер и доложил лейтенанту.
Мы поставили большевиков к сараю. Рыбаки провожали нас глазами. Я смотрел на сети. Они были такие же, как в Дорн-Кеп.
Старик умирал тупо. Он так и не понял, что его убили. Рыбак
– Матрос!
– сказал он и показал на нас.
– Тоже матросы.
– Потом показал на рыбака.
– Пролетарий!
– И опять на нас.
– Тоже пролетарий.
Потом повернулся к лейтенанту и сказал:
– Офицер, хозяин, убийца!
– и великолепно выругался по-английски. Лейтенант скомандовал:
– К стрельбе!
Мы подняли винтовки. Матрос вскинул голову и плюнул сквозь зубы в сторону лейтенанта.
Мне показалось, что большевик был прав. Рыбак был такой же, каким был я до службы. Билли тоже был прав.
Я опустил винтовку. Лейтенант посмотрел на меня.
– Хьюдсон, не валяйте дурака, - сказал он.
– Вы слышали команду?
– Да, сэр, - сказал я.
– Я стрелять не буду.
– Огонь, - скомандовал он, и остальные выстрелили.
На корабль меня привели под конвоем. Я получил два года военной тюрьмы. Это была хорошая школа. Мертвый большевик привел меня в партию. Она достала мне чистые документы и послала на завод Сперри. Там делали гирокомпасы и была большая партийная
Когда разгромили АРКОС, мы вышли на манифестацию протеста. Нас арестовали. Докопались до моей настоящей фамилии. Меня приговорили к пяти годам и отправили в колонии. Не буду рассказывать, как я бежал на родину. Она оказалась здесь, у вас, - родина угнетенных всего мира.
Сегодня меня узнал тот русский мальчик, который был в мокром платье. Теперь он краснофлотец. Он здесь, среди вас. Мне сказали, что он ненавидит англичан. Мне кажется, он не понимает, кого он должен ненавидеть. Я англичанин. Он обвиняет меня в том, что я расстреливал тогда матроса и рыбаков.
Его глаза ослепляет кровь. За ней он не видит, кто действительно убил его отца и расстрелял тех троих. Эта же кровь промыла мои глаза, и я стал видеть как надо. Если моя жизнь не убедила его в том, что не все англичане его враги, я прошу его об этом сказать.
– Товарищ Снигирь, имеются ли у вас вопросы к докладчику?
– спросил командир, и всем показалось, что он вдруг заговорил по-русски. О нем забыли: хотя переводил он, но все смотрели на Бена, на дергающуюся его щеку и на его английские длинные зубы. Теперь все повернулись к Снигирю.
Снигирь очнулся. Кровавый туман плыл в его глазах. Через него, через тринадцатое июля, пятницу, через рухнувшую стену национальной вражды он крикнул хрипло и взволнованно:
– Нет! Не имею!
1931