Английская мадонна
Шрифт:
А вот это? Теодора в сомнении — поднимется ли на него рука? — остановилась перед полотном Генри Реберна [6] . Основатель шотландской школы живописи. Лучший портретист Шотландии, как отзывался о нем отец, считая значительным портретом Реберна его автопортрет. Вдумчивый, проникающий в душу внимательный взгляд умудренного опытом человека. Значительная, однако абсолютно естественная поза. Уверенное письмо сильной рукой и густой колорит. Человеку, изображенному на этом портрете, хотелось открыть свою душу, исповедаться в грехах и в сомнительных помыслах — такая была уверенность, что получишь не ответ, состоящий из пустых затверженных формул, а истинные плоды душевных исканий и познания жизни. Постоишь, посмотришь — и будто с другом поговорил.
6
Генри
— Что за художник! — с восхищением восклицал отец еще неделю тому назад, стоя перед этим портретом. — И никаких набросков не делал, все сразу на холст!
А вот потрясающий ее каждый раз как впервые Ян Давидс де Хем [7] … Потрясающий каждым своим штрихом, самой незаметной на поверхностный взгляд линией. Рисовал ли кто-нибудь цветы и фрукты так же, как он? Так скрупулезно выписан у него каждый листик и лепесток в букете, каждый черенок и солнечный блик на каком-нибудь фрукте в вазе — стеклянной ли, металлической! Цветовая гамма букета, прописанность всех подробностей и мелочей, прозрачность красок… Теодора разглядывала все эти подробности, открывая для себя новые их сочетания. На всем отдыхают глаза и душа, если воспринимать изображение поверхностно, не вдумываясь в смысл. Об утонченном вкусе художника говорит построение композиций натюрмортов: то над букетами порхают бабочки и стрекозки, то посреди натюрморта попугай клюет ветчину… Реалистичность граничит с почти абсолютной реальностью. Вот только не для красивости и не для того, чтобы просто порадовать глаз, рисовал свои натюрморты де Хем. Изображением фруктов, цветов, еды и прочей «мертвой натуры» можно сказать очень многое — намеками, символами. И де Хем умел использовать эти приемы блистательно, лучше, чем все художники до него, писавшие натюрморты.
7
Ян Давидс де Хем (1606–1683/84) — потомственный нидерландский художник.
Де Хем своими картинами говорил со зрителем. Сочетания предметов, собранных в натюрморте, могли сказать зрителю многое. Вот, к примеру, рядом с пышным гастрономическим пиршеством на столе (где изящно свисает колечками недочищенная кожура лимона, стоит недопитый бокал, иногда смята скатерть…) — догорающая или уже догоревшая свечка, череп, часы или очки. «Все проходит», — гласит надпись на кольце библейского царя Соломона. Придет конец и богатству, и изобилию. Memento mori — помни о смерти! Но пока человек живет, он не думает, как вмешивается в природу. Недрогнувшей рукой он срезает с кустов цветы и срывает с деревьев плоды. Вскоре эти цветы в вазах завянут и сморщатся сложенные горками фрукты. Так расстались с жизнью красный омар (раз красный — уже побывал в кипятке…) или заяц, мертво поникший ушами и лапами подле глянцевито поблескивающих виноградных гроздей, безжалостно подстреленная для того, чтобы потешить утробу, прекрасная птица. Но придет конец и человеческой жизни — все тленно, и даже богатство: поделись же этими деньгами с бедным, и, возможно, тебе простятся какие-то из твоих грехов! Об этом говорили натюрморты де Хема и его предшественников в этом жанре светлой и наивной девушке.
В огромных глазах Теодоры застыло отчаяние. Она понимала эту символику Средневековья и разделяла идею отношения к природе не как к человеческой собственности. Теодора верила: человек должен почтительно склонить голову перед величием Создателя. Природа — величайшая загадка Вселенной.
Однако, как бы там ни было, созерцание такого изобилия вкусной еды сейчас подействовало на Теодору подавляюще: Колвины жили впроголодь. Слабым утешением было то, что натюрморты отражают лишь жизнь не столько богатых, сколько баснословно богатых людей. Все эти золотые с перламутром кубки, бокалы, белые и красные вина, созревающие в разное время года фрукты (вишня и виноград) — все, что лежит на столе, было доступно в кругу людей состоятельных, заказывавших такие картины, чтобы продемонстрировать свое богатство… А художник оттачивал свое мастерство, достигая поистине совершенства, передавая почти осязаемую бархатистость кожицы персика, влажно-матовую поверхность виноградин, прозрачность стекла, переливчатую нежность перламутровых раковин…
Голова у Теодоры кружилась от усталости, голода и сомнений…
Джим не тревожил хозяйку, да и сам незаметно стал разглядывать картины, которые видел уже не раз и изучил
От де Хема Теодора повернулась к Антонису ван Дейку [8] . Портретист. Писал на темы и религиозные, и мифологические. И удостоился великой чести, прославившись, занял достойное место среди лучших художников или поэтов: стал придворным живописцем, служил двум королям, получал солидное жалованье, женился на дочери лорда. Его кисти принадлежат очень выразительные и броские по манере портреты придворных и молодых английских аристократов, при этом великолепные по композиции, психологической характеристике, строгие и правдивые. Одно время Ван Дейк работал помощником в мастерской Рубенса — это ли не свидетельство его высокого мастерства? В своей эффектной манере он изобразил и одного из прежних владельцев Маунтсорреля, своего современника, — в шляпе, с тростью, на фоне дома, — словно хозяин собрался пройтись по окрестностям, наслаждаться видом своих роскошных угодий…
8
Антонис ван Дейк (1599–1641) — южнонидерландский живописец и график, мастер придворного портрета и религиозных сюжетов в стиле барокко.
Куда кануло то благословенное время? И замок был цел, и семья жила безбедно, благополучно. Об этом красноречиво говорят детали состарившейся обстановки, мебель, ее обивка, портьеры. Приметы разных стилей наметанный глаз различил бы без труда: античные колонны, восточные мотивы прослеживались и в Маунтсорреле, и были видны на семейных портретах недавних предков…
Семейные портреты. Они внушали Теодоре чувство особенного благоговения! Она отчетливо понимала: уж они-то должны остаться там, где висят, чего бы это ни стоило ей и Джиму. Коснуться их с меркантильными целями значило бы совершить святотатство. И девушка повторила, словно самой себе, а не Джиму, как поклялась:
— В этой комнате все должно остаться как есть.
— В этой — ваша взяла, согласен, — мгновенно откликнулся Джим, будто все это время вел с нею мысленный диалог. — А в другой — вы зайдите и посмотрите своими глазами! — у стены целая куча чего-то подобного!
Теодора ахнула, прикрыв рот ладошкой, и даже слегка присела.
— Ах, что ты, что ты! Папа над ними работает! Возьми мы что-то оттуда — он немедленно это заметит!
Барон Александр Колвин унаследовал коллекцию Маунтсоррелей, будучи относительно молодым человеком. Дед и отец его не считали заботу о картинах своим личным делом, им хватало осознания, что они ими владеют и тем известны. Неудивительно, что картины начали стареть. Полотна перекосились и выпирали из рам, где-то подсыхала и трескалась краска, и все живописные шедевры потемнели от старости, первоначальные их цвета поблекли, коллекция взывала к спасителю. И таковым решил стать Александр Колвин, едва вступивший в права наследования.
Студент Оксфорда, он сблизился и подружился там с одним человеком, таким же студентом. Помимо уважаемого титула, тот тоже унаследовал огромный дом с богатой коллекцией живописи. Но и — достаточно денег, чтобы поддерживать шедевры в достойном состоянии. Не раз останавливаясь у него в гостях, Александр Колвин сумел доподлинно разузнать, кто по праву считается лучшим из реставраторов в Великобритании. Он хотел, чтобы и коллекция Маунтсорреля выглядела так, словно полотна только что покинули мастерскую художника.
Узнав имя реставратора и его адрес, Александр Колвин договорился с ним о встрече в Лондоне. Слово за слово, и, не имея достаточно средств на то, чтобы коллекцию почти из руин восстанавливал опытный мастер, он убедил того принять себя в ученики. Ему нестерпимо захотелось овладеть навыками, которыми владели немногие. И денег, чтобы расплатиться с наставником, хватало. И он своего добился. Учеником он был прилежным, настойчивым, дотошным, и мастеру понравилось с ним работать. Так что Александр решил, что реставрировать собственное собрание картин — не такая уж плохая идея.
Как-то раз пораньше вернувшись домой, начинающий мастер взялся за дело. Он тщательно и придирчиво обрабатывал одно пострадавшее от времени полотно за другим, как доктор выхаживает доходягу-больного, чередуя разные средства: где-то усиленное питание, где-то массаж, где-то покой и глубокий отдых на свежем воздухе. Постепенно «пациенты» преображались, и наступил тот счастливый день, когда молодой «доктор» сказал себе: он победил все болезни! Коллекция Маунтсорреля приобрела свое былое совершенство. А занятие, которое вначале Александру было продиктовано чувством долга, постепенно стало отрадой его жизни, его необоримой страстью, — и началась, как иногда поддразнивала отца Теодора, его почти профессиональная карьера реставратора.