Английские романтики в переводах Яна Пробштейна

Китс Джон

II.

Долина Арва — мрачная долина, Ты многоцветна и многоголоса, Здесь тени туч летят стремглав с утеса, Паря над бездной, — жуткая картина, И солнца луч скользит над ледником, Который опоясал тайный трон, — Здесь Мощь явилась в образе твоем, Зарницы озаряют темный склон, Как молнии в грозу, и над тобой Нависли сосны мощной чередой, К ним, детям древности, как древле, мчится Ветров бесчисленная вереница, Спеша испить смолистый аромат, Услышать хор могучих песнопений, — Торжественных созвучий древний лад, И, обнимая ширь твоих владений, Простёрлись своды радужных аркад, Охватывая быстрое струенье Воздушных водопадов, чьи покровы Скрывают смутный образ: странный сон, Когда угаснут голоса пустыни, Окутывает мир со всех сторон Глубокой вечностью, но вмиг готовы Откликнуться смятению в долине Ущелья долгим громовым раскатом, Его по тропам ты ведешь крылатым, И громыхает эхом котловина, — Наполнена движеньем постоянным, Ты головокружительна, Долина! Казалось, я возвышенным и странным Восторгом был охвачен, и во мне Мечты рождали мысли, но извне Вливалась в разум череда видений, И я в круговороте непрестанном Вбирал незамутненный мир явлений. Дум необузданных крылатый рой То воспарит над мглой, то в тихий грот Волшебницы-Поэзии войдёт, Меж духов и меж теней всех созданий Твой призрак ищет, смутный образ твой, Ты в этом гроте всех гостей желанней, Роясь, витают мысли средь мечтаний, Пока назад их сердце не зовет.

III.

Иные полагают, что лучами Далекий мир к душе снисходит спящей, Что смерть есть сновиденье, вечный сон, Видений сонм, числом превосходящий Земных и бренных мыслей легион, При жизни властвующий над умами. Я глянул вверх: неужто в вышине Какая-то неведомая сила Над жизнью и над смертью приоткрыла Завесу? Или вижу я во сне, Как зыблет недоступными кругами Мир сновидений более могучих, Так, что и дух, как облачко на кручах, Трепещет под незримыми ветрами? А надо всем, пронзая свод безбрежный, Монблан стремится ввысь вершиной снежной, Вокруг теснятся гор подвластных цепи, Сверкает ледников великолепье, Ущелья и широкие долины Таят неизмеримые глубины, Как синь небес, ручьи во льдах сияют — Пустыня, где лишь вихри обитают, Да рыщет волк, да устремится ввысь С останками охотника орел, — Ужасный край: высокогорен, гол И мрачен — скалы в небо вознеслись, Везде расщелины,

следы крушенья, Не здесь ли древний дух Землетрясенья Учил дитя-Погибель? Может, это — Игрушки их? Промчалось, может, пламя, Как море, над безмолвными снегами? Здесь вечность спит. Никто не даст ответа. Пустыня, твой таинственный язык Сомненью учит нас или такой Торжественной, прозрачной, тихой вере, Что если б человек его постиг, С природой жил бы в мире. Голос твой, Великая Вершина, отменяет Законы лжи и горя — понимает Его не каждый — в столь высокой сфере Лишь тот постичь способен твой закон, Кто сердцем добр, возвышен, умудрен.

IV.

Леса, поля, озера и ручьи, Все, что на чудодейственной земле Живет, и небосвод, и океан, Гроза и дождь, и молния в ночи, Землетрясенье, буря, ураган И сон без сновидений в зимней мгле, Объявший нерожденные цветы, И робость грез, и хрупкие мечты, Незримых почек яростный рывок Из ненавистного оцепененья, Пути людей, их смерти и рожденья, Все, чем владеть могли б они, их труд, — Всем существам, что дышат и растут, Дано родиться и угаснуть в срок. Однако недоступное, в покое Живет Могущество от нас вдали, И этот обнаженный лик земли, И первозданность гор передо мною, — Все учит ум пытливый. Ледники, Как змеи за добычею из нор, Ползут, не торопясь, по склонам гор, Где солнце и Мороз нагромоздили, Как бы в пренебреженье к бренной силе, Громады ледяные — высоки Зубцы и шпили, башни, купола, Незыблемые стены возвела Столица смерти — нет, не город все же: Руинами усеяна теснина, В движенье вечном катится лавина По склонам гор от края небосклона, Гигантских сосен строй встречает с дрожью Лавину льда — там, где прошла она, Земля истерзана, обнажена, Расщеплены деревья, непреклонно Между живым и неживым граница Отодвигается: и зверь, и птица Стремятся прочь, и в страхе человек Жилище покидает навсегда. Стихия сокрушает без труда Следы его трудов, и, взяв разбег, Потоки неуемно мчатся с кручи Из тайных бездн — в долину, чтоб могучей Рекою стать и донести дыханье Далеких и возвышенных краев До океанских вод и в океане Навек смешаться с ревом бурунов, Поток воздушный напитав парами.

V.

Монблан стоит, блистающий снегами, Торжественно-спокойной полон мощи, Даря многообразные виденья, Многоголосьем оглушив долины, Загадку жизни, смерти и рожденья Скрывая в тишине безлунной ночи И в блеске дня, срываются с вершины Сокрытые от глаз людских лавины. Горящие закатными огнями, Пронизанные звездными лучами, Они смиряют буйный нрав ветров, Борящихся в тиши. Храня свой кров, В высоких одиночествах клубится Невинная безмолвная зарница. Монблан! Загадочная Мощь явлений, Повелевающая небесами И ходом наших бренных размышлений, Таится здесь. Что сталось бы с тобой, Со звездами, землею и морями, Когда бы мы безлюдье и покой Представили бездушной пустотой? 1816

Перси Биши Шелли

Строки, написанные среди Евганских холмов

Есть в бездонном океане Скорби, горя и страданий Много тихих островов, Где, укрывшись от ветров, Переводит дух моряк, Чтобы дальше плыть во мрак: Нависает небосвод Тучами над бездной вод, И свинцовой пеленой Мгла клубится за кормой. По пятам за судном мчится Буря, грозная громница, Парус рвет, обшивку, снасти, Разрывает бриг на части, И корабль, хлебнув сполна, Смерти зачерпнул со дна, Погружаясь в глубину, Словно в сон, идет ко дну, И во сне, стремясь вперед, Через вечность он плывет: В полумраке перед ним, Смутен и недостижим, Берег — зыбкая черта, Отступает, как всегда, И раздвоен, истомлен Мореход: не в силах он Плыть вперед, податься вспять, Будет зыбь его качать, Вечный странник, мореход, В гавань смерти он плывет. Там, за гранью зыбких вод, Ждет его любовь едва ли, Впрочем, вряд ли от печали Ищет он спасенья в страсти Или в дружеском участье, — Грудь пуста, и лед в крови, Сердце сгинет от любви, Билась боль в бескровных венах, Будто бы в тюремных стенах, Чувства выжжены, побиты Градом слов, огнем обиды, Время грубо иссекло Изможденное чело, Искривленные уста Опалила немота, Так листва под коркой льда Застывает в пустоте На декабрьском кусте. На полночном диком взморье, Там, где северные зори, Где стихией многопенной Шторм ярится неизменный, — Белый высится костяк, Словно здесь уснул бедняк, Не оплаканный никем: Каменистый берег нем, Редкий шелестит камыш, Да кричат на кручах лишь Чайки, будоража тишь, Иль водоворот ревет, — Так поверженный народ Корчится у ног царя, — Страшной славою горя, Скачет тот сквозь павший град, Где сражался с братом брат, — Кости здесь теперь лежат, И бессолнечный рассвет Сизой мглой прикрыл скелет, Не ответит он на зов — Жизни, дум истлел покров. Да, средь горестей бездонных Много островков зелёных, К одному приплыл мой челн, Легким ветром окрылён, Слушал я раскат пеана И грачей призыв гортанный Над Евганскими холмами, — Рассекая мглу крылами, Сизокрыло взмыла стая, И, величием блистая, Встало солнце, небосвод Весь клубился, а восход Тучи опалил огнём, И безмерный окоём Вспыхнул в отблесках лазурных, Крылья в крапинках пурпурных Золотым дождём проплыли, Перистый огонь пролили На залитый солнцем лес Средь яснеющих небес, И вознёсся холм пустынный, И туман сошёл в теснины — Над Ломбардскою равниной Дымки зыблется граница, Свет лазурный льёт денница На созвездье городов, — Словно россыпь островов, Блещут в море изумрудном, Лабиринтом многолюдным Здесь Венеция плывет, Нежась у отцовских вод: Амфитриты здесь обитель, Седовласый повелитель Вымостил её чертог, Волны расстелив у ног. Боже! Над чертой дрожащей Вод хрустальных круг блестящий, Красно-огненный, багровый Дымки разорвал покровы, — Как в пылающем горниле, Купола, колонны, шпили, Загоревшись, озарили Алтари мерцавших вод И пронзили небосвод Огненными языками, — Словно жертвенное пламя Древле в храме Аполлона, Взмыв, коснулось небосклона. Город светоносный, чадо Океана и отрада, А потом его царица, Над тобой судьба глумится, Жертвой стать должна ты вскоре, Ты могла бы кануть в море, Если бы благая сила Одр печальный осенила, Твой, раба рабов, с челом, Опозоренным клеймом, Был бы менее печален Твой конец среди развалин, Покрывающихся мхами И зелёными цветами, Опадут на дно руины, Станут острова пустынны, И рыбак, с ветрами споря Средь заброшенного моря, Парус распрямит скорей И веслом взмахнет сильней, Чтобы мрачный берег твой Миновать быстрей, покой Спящих в той пучине звездной Не тревожа, иль над бездной Встанут толпы мертвецов, Смерти выпростав покров. Кто, подобно мне, взирает, Как над городом сияют Башни в золотистой дали, Те вообразят едва ли, Что пред ними лишь гробница, — Там, во чреве копошится Ком червей в людском обличье, Впившись в мертвое величье. Пусть Свобода отряхнет Кельтов самовластный гнет И темницы распахнет, Где с тобой томятся вместе В унижении, в бесчестье Сто прекрасных городов, — Отрешившись от оков, Вы бы доблести вплели В солнечный венок земли, Гордой ратями былыми. Иль — погибни вместе с ними, — Вы не сгинете напрасно, Солнце воссияет властно Светом Истины, Свободы, Как цветы, взойдут народы, Прорастут сквозь темень лет, Будет пышен их расцвет. Что ж, погибни — рухнут стены, Но останутся нетленны, Как небес твоих покровы, Что всегда над миром новы, Долговечней, чем лохмотья Времени на бренной плоти Города с печатью горя, — По волнам скитальца-моря Поплывут воспоминанья, Что закончил здесь скитанья Гордый Лебедь Альбиона, — Он, гонимый непреклонно Из земли своей исконной, Рассекая ураган, Плыл к тебе, и Океан Приютил здесь беглеца, Радость, окрылив певца, Песней взмыла, перекрыв Бури громовой порыв. О, Поэзии Река, Щедрая во все века, С незапамятных времен Ты текла сквозь Альбион И доныне не щадила Славные певцов могилы, Отчего скорбишь ты ныне О любимце на чужбине; Город рабский, словно тучей Омрачавший дух летучий, Город мертвецов, ответь, Чем воздашь ему за честь; Как Гомер бессмертной тенью Осенил Скамандр, забвенью Преграждая путь, Шекспир Эвон озарил и мир, И божественная сила Смерть навеки победила, Как любовь Петрарки ныне Пламенеет здесь, в долине, — В негасимом этом свете Обретает мир бессмертье, — Так тебя, поэта кров, Будут славить средь веков, Как Свобода окрыленно, Ввысь летит вдоль небосклона Солнечная колесница: Разрушается граница Меж долиной и холмами, Словно свет вселенский, пламя На венецианских башнях — Отблеск доблестей вчерашних. Падуя блистает славой, Восставая многоглавой Многолюдною пустыней В ослепительной долине, Полной зреющих хлебов, — Скоро в житницы врагов Пересыпят их крестьяне, А волы, как на закланье, На телегах, полных дани, Словно горы, повлачат Цвета крови виноград, Чтоб забылся буйным сном Кельт, упившийся вином. Меч не предпочли серпу, Чтоб скосить господ толпу, — Что посеешь, то пожнешь, Приготовь для жатвы нож, Силу силой уничтожь, Скорбный край, — что ж, собирай Свой кровавый урожай. Горько, что не в силах разум И любовь покончить разом С самовластьем — кровью лишь Пятна рабства удалишь. В Падуе на площадях Карнавальных сея страх, Мать и Сын, немые гости, Смерть и Грех играют в кости, А на карте — Эццелин [1] , И теряя ставку, сын Впал в неистовство, а мать, Чтобы сына обуздать, Обещала хлопотать Пред австрийскими властями, Чтоб над этими полями До гряды альпийских гор Властвовал он с этих пор, Став наместником, — и Грех Рассмеялся, этот смех Лишь ему присущ, и вот, Сын и мать за годом год Укрепляют власть господ Кровью и кровосмешеньем, Так расплата с преступленьем Неразлучны, перемены Время так несет бессменно. Падуя, сошел на нет В ярких залах знанья свет, И коварный смутный след, Словно метеор, маня, Гаснет над могилой дня. В оны дни под эти своды Шли паломники-народы, Светоч твой сиял во мгле На холодной злой земле, — Но зажегся в мире ныне Новый свет, а ты в пустыне: Деспот грубою пятой Затоптал огонь святой. Как в глухой сосновой чаще Огонек, едва горящий, Гасит лесоруб норвежский, Но огонь змеится дерзкий Огненными языками, И взревев, коснулось пламя Свода сумрачных небес, Озарен безбрежный лес, Лесоруб простерся в страхе, — Точно так лежать во прахе, Тирания, будешь ты: Ты с надменной высоты Смотришь на пожар вдали — Сгинь

же в прахе и в пыли! Полдень снизошел осенний Припекает зной последний, Дымки зыбкая вуаль Мягко застилает даль: Приглушенное сиянье, Свет и цвет, благоуханье, - Все смешалось, воздух мглист, Запотевший аметист Так сияет иль звезда В беспредельности, когда Разорвет небес покровы. Виноград навис багровый Над безветренной пустыней, А вдоль башни сизо-синей Взмыла дикая лоза Строем копий в небеса. На листве — кристаллы слез, Здесь прошел дитя-Мороз Легкой утренней стопой, И размытою чертой К югу от немой равнины Громоздятся Апеннины, Словно острова в оливах Средь просторов молчаливых, И покрытые снегами Вознеслись над облаками Альпы, будто грея склоны, — И тогда в мой истомленный Дух, что замутил родник Этой песни, вдруг проник, Снизошел обман святой: Пусть любовью, красотой Вечно будет мир согрет, Да прольется Горний Свет Музыкой, душой нетленной Иль моей строкой смятенной В одиночество вселенной! Полдень надо мною — вскоре Встречу вечер на просторе — Выйдет с юною луной, Неразлучной со звездой, С той наперсницею, чей Свет становится теплей В блеске солнечных лучей. А мечты утра, взлетая, Как ветров крылатых стая, Покидают островок. Одиночества челнок Поплывет к страдальцам вскоре, И старинный кормчий-Горе Правит в горестное море. Есть, должно быть, и другие Островки среди стихии Жизни, Горя и Страданий, — В том бездонном океане, На седых волнах взмывая, Вьется светлых духов стая, Иль, быть может, на скале Ждут они меня во мгле: Через миг расправят крылья, И челнок мой без усилья В гавань тихую войдет, — Вдалеке от всех невзгод, Боли, страсти и грехов Обрету цветущий кров: Средь лощин, долин, холмов С теми лишь, кого люблю я, Буду жить, любви взыскуя, Слушать море, гул ветров И дыхание цветов. Будет наша жизнь светла, Но, быть может, духи зла, Осквернить стремясь приют, Толпы темные нашлют, — Эту злобу усмирят Тихий свет и аромат, И возвысится душа — Ветры, крыльями шурша, На нее прольют бальзам. Гимны посвящая нам, Звучно зарокочет море, И его дыханью вторя, Вечной музыкой в тиши Стих прольется из души, И любовь дыханьем жизни В этой радостной отчизне Уничтожит зависть, страсти, Воцарится братство, счастье, И земля, к любви готова, Станет молодою снова. 1818

1

Эццелино III да Романо (1194–1259) — военачальник, синьор Вероны, Падуи и Винченцы, брат Куниццы да Романо, тиран, один из предводителей партии гиббелинов, был женат на дочери императора Фридриха II. Прославился жестокими расправами над противниками и был в 1254 г. отлучен от церкви, а впоследствии против него был организован крестовый поход. В 1259 г. был разбит и тяжело раненый взят в плен. Он сорвал с себя повязки и таким образом покончил с собой, отказываясь признать власть папы. Его брат Альберико был осажден в замке Кастро Дзено, схвачен милицией Вероны, Виченцы, Падуи и Мантуи, подвергнут пытке и замучен вместе со всей семьей в 1260 г.

Перси Биши Шелли

Ода Небу

Первый дух:

Край безоблачных ночей, Кладезь золотых лучей, Вечный купол над вселенной, Был и будешь та всегда, Беспредельный свод нетленный, Дом извечных Где, Когда, Дивный храм, дворец дворцов, Всех времен обитель, кров Дел грядущих и веков! Землю к жизни ты воззвал, Свет великой жизни дал Сонму звезд в бездонных безднах, И косматые планеты Носятся в пучинах звездных, Ты зажег миры, планеты, Пламень солнц в ночной стихии, Блещут луны ледяные И светила огневые. Даже имя твое свято, Небо, Свет и отблеск света Вышнего, где, как в зерцале, Отразился человек, И тебя обожествляли На земле за веком век Люди, преклонив колени, — Сгинут боги, поколенья, Ты один избегнешь тленья!

Второй дух:

Юных разумов приют, Их мечты к тебе прильнут, Словно мошки льнут к стеклу, Ослепленные зарницей, — Старый мир сойдет во мглу, Воссияет над гробницей Новым светом мирозданье И твое затмит сиянье, Как былой мечты мерцанье.

Третий дух:

Мир! Ты хаосу смешон, Ты из атома рожден — Что есть Небо? И что — ты? Что есть солнца и светила? Вас на миг из пустоты Создала благая Сила — Пыль среди пучин смятенных, Словно капли в тонких венах, Промелькнете во вселенных! Что есть Небо? Сфера, свод — Росы на заре прольет, И, раскрыв глаза, цветок В мире непостижном зрит Раскаленных солнц поток В беспредельности орбит — Миллионы звезд, планет, Оставляют зыбкий след, И, мерцая, гаснет свет. 1819

Перси Биши Шелли

Философия любви

С рекой сливаются ручьи, К океану льнет река, И ветры обнялись в ночи, Переплетаясь на века. На свете одиноких нет, Всех связал любви закон, Почему же столько лет Я с тобою разлучен? Целует розу друг, она Раскрыла лепестки свои, К морю ластится луна, Небеса полны любви, Ластится к волне волна, Все живет, любовь храня, Почему, скажи, одна Не целуешь ты меня? 1819

Перси Биши Шелли

Башня Голода

Средь города, повергнутого в прах, Где колыбель была, теперь могила Угасшего народа, и в слезах На берегу Забвенья Скорбь застыла, — Взметнулась Башня Голода, стоят Внизу темницы, где томясь бескрыло, О хлебе, крови, золоте твердят. Печаль, и Боль, и Грех колеблют пламя Их жизней — догорающих лампад, А Башня вознеслась над куполами Палаццо, храмов и особняков, Где роскошь спит за медными вратами, Куда не проникает гул веков. Недвижный воздух италийский мрачен, Но рядом с Башней меркнет блеск дворцов, И мир пустынен, обнажен, невзрачен, — Как будто смутный дух, слепя глаза Прелестные, в которых стыд утрачен, Сверкнул, как зеркало, где явлена краса И грех под слоем пудры и белил, — О, если б он, покинув небеса, Красавиц грешных в мрамор превратил! 1820

Перси Биши Шелли

Видение на море

Это бури разгул. Лоскута парусов Бьются немощно в бешеной пляске ветров, И в ночи непроглядной, как потоп Преисподней, Хлещет сумрачный ливень по воле Господней. В блеске молний чернеет смерчей крутизна: Достают до небес, восставая со дна, И кренятся, как будто обрушилась твердь, Тщатся водные башни ее подпереть И дрожат от натуги. Воды алчно раскрыли Чрево мрачной пучины. В бездонной могиле Смерчи сгинули с ревом глухим. В этот миг Стихли громы и волны. Послышался крик: Эхо вторило ветру. Судно грянуло с кручи И металось по дну, и в грохочущей туче Скрывалось, и, с волны устремляясь отвесной, Срывалось, поглощенное вспененной бездной. И недвижные, немо зияли глубины, И нависли, как стены бездонной равнины, Толщи мутно мерцавших и зыбких зеркал, И, обрушившись россыпью звезд, ослеплял Жутким блеском, сиянием адских огней Грозный шквал, извергались фонтаны смерчей, Вал над валом вставал из кипящей пучины, Пирамидам подобно, взмывали вершины, Полыхали на них огневые зарницы И буравили небо. Готов расщепиться Был, казалось, корабль, и в коловращенье Носился, и, словно землетрясенье С корнем вырвало дерево, бриг затрещал: Вихрь его завертел, и безумствовал шквал. С неба хлынул поток раскаленных шаров, Тотчас мачту обуглив и вмиг расколов. Хлещет в щели погибель. Неживая громада, Словно труп средь песков, что приметы распада Заметают усердно, качалась средь волн. Был уже до краев трюм расколотый полн, — С треском вздыбился палубы нижней настил, Будто лед на озерах весной растопил Зной пустыни. Но кто на другой уцелел? Друг на друге распластаны грудою тел, Как в могиле одной, у фок-мачты лежат Все матросы. Поодаль от страха рычат Тигры, два близнеца, покорились стихии Прежде буйные хищники, ныне — ручные. Кто остался еще на дощатом настиле? Девять долгих недель пролежал в мертвом штиле Стройный бриг. Ярость солнца губила их днем, И, казалось, луна полыхала огнем. Но клубился свинцовый туман в глубине: Вспыхнул мор и пополз, будто порча в зерне, Расползалось повсюду дыхание гнили, В парусиновых саванах к борту тащили Полумертвые мертвых. Свирепствовал мор. И бросали умерших в кишащий простор, Где шныряли акулы и саваны рвали, Словно манной небесною их осыпали, Как Господь иудеев в пустыне. Безлюдно Стало вдруг на борту многолюдного судна, И когда собралось войско туч грозовых, Только семеро их оставалось в живых. Шестерых из них молния насмерть сразила: Почерневших, как мумий, на досках настила Всех отметило Время глумливым клеймом, И засел, будто острая пика, в седьмом Обломок от мачты: на руине — руиной, Словно символ крушенья, он повис над пучиной. Кто еще? Только женщина, что затмевает красой Звездоокое небо, когда над водой Солнце стелет свои золотистые кудри, — Защищая дитя от неистовой бури, Белокурого мальчика держит она, У руля притулившись. Ребенку смешна Ярость грома и моря, при виде зарницы Он хохочет и тигров зовет порезвиться. Радость брызжет огнем из мальчишеских глаз, Скорбной матери взгляд безвозвратно угас. «Успокойся, дитя, и засни глубоко — В сладком сне тебе вынести будет легко Все мученья, что посланы страшной судьбой, Но страшнее стократ, что ты должен со мной Разделить их… Забвение. Сон. Неужели Ты навеки уснешь в ледяной колыбели? Что есть жизнь? Что есть смерть? Что есть мы, если в час, Когда судно потонет, не станет и нас? Неужели тебя больше не обниму, После жизни, как перед рожденьем, во тьму Погрузившись? Неужто теперь навсегда Твой смеющийся облик отнимет вода? Нежность губ, ясность глаз, безмятежность чела, — Дух прекрасный, которого сыном звала, Ты померкнешь, как радуга, следом исчезну Я, пролившись дождем в беспощадную бездну!» О Боже, корабль, зарываясь в волну, Идет, завалившись налево, ко дну. От ужаса тигры рванулись на месте, Встопорщились ости негнущейся шерсти, И хриплый, протяжный, раскатистый рык Вершин многоводной равнины достиг, Раскатами грома гремел среди скал И ливень грохочущий перекрывал. Ураган, подхватив этот рык, пересек Змеей стреловидной бурлящий поток И, мчась на восток, из бездны кипящей Рванулся, как слон, выдираясь из чащи, И черным орлом прокричал в вышине, Меж небом и морем, подобно волне, Взметнулся до туч на краю мирозданья, Подобных колоннам, — у основанья Лежал океан, и бури чертог Поверг ураган, и тучи рассек. Так рвется поток сквозь гористые кряжи, А тучи подобны разорванной пряже, Подобны руинам упавшего храма И праху, что вихри взметают упрямо, И там, где завесу прорвал ураган, Лучи пронизали свинцовый туман, Заря разгорелась, блистаньем одета, Сплоченные армии солнца и света На приступ идут и, не зная преград, Клинками хрустальными темень разят, И ветры сложили усталые крылья И ярость смирили, уснув от бессилья, И сгинули в лоне вздымавшихся вод, И по морю прочь в страшной славе идет Разбитая буря, клубясь над водой, Клубы превращаются в пар золотой Под пламенем солнца. Так страсти порыв, Ласковой силой своей укротив, Смиряет Любовь. И вширь простирая Владенья свои от края до края, От Атласа к Андам, вокруг островов, Несет океан свой печальный улов Обломков. И небо улыбкой лазури Прикрыло дрожащую гладь после бури, И зыблется мир многоводный. Но где Корабль? Накренившись, лежит на воде: Тигр сцепился свирепо со змеем морским, В дикой схватке ярится, но кольцам тугим Уже не разжаться. И мощные кости Хрустят, но клыки и могучие когти Рвут кольца. Над зыбью безмолвной Рев, грохот, шипенье, — так ветры и волны Гремят, попадая в железные зубы, И в гром размолов их, двигатель грубо Швыряет раскаты стозвучного гула. В голубом океане — голубая акула, Плавники, словно крылья. Живая гробница Ждет победителя. И пытается скрыться Брат погибшего тигра — в безумный рывок Все отчаянье тщетно вложив: грозный рок И над ним тяготеет. Но Боже, плывет Быстроходная шлюпка среди вспененных вод, И на весла двенадцать гребцов налегли. На корме трое метких стрелков: обожгли Горячими пулями тигра, и вот Последний приют и погибель средь вод Ждет зверя. А женщина левой рукой В обломок вцепившись, глядит пред собой, А правою держит дитя, и в глазах Безумных ее отражается Страх, Смерть, Любовь, Красота — все смешалось вокруг И дрожит на ветру: полыхает испуг В лихорадочных жестах, на светлом челе, — Метеор над водой так сверкает во мгле, И лепечет, шалит, улыбаясь, дитя, И стихия глядит, улыбаясь, хотя Буйство бури скрывает обманчивый взгляд, Словно брат и сестра, друг на друга глядят Они до поры… 1820