Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1
Шрифт:
— Более чем уверен, ваше величество, они все люди благородные, из хороших старинных фамилий, кроме Туре. Остальные — это де Рансон, Мулен и де Пеллерон.
— Вы совершенно правы, ваша эминенция, требуя удовлетворения, и оно будет дано вам, будьте уверены.
— Заранее приношу вам, сир, мою глубочайшую признательность! Пусть виновные будут строго наказаны!
— Но теперь мы выслушаем другую сторону. Этого, полагаю, требует справедливость. Не правда ли, ваша эминенция?
— Другую сторону? — с недоумением повторил Ришелье, как будто ее не должно было существовать
— Конечно, господин кардинал, я понимаю мушкетеров. Вы допрашивали только своих гвардейцев и поверили им на слово, не так ли?
— Я не сомневаюсь, что…
— И я нисколько не сомневаюсь в справедливости ваших слов, но я не так уверен в ваших гвардейцах, как вы, ваша эминенция, и для очищения совести хочу удостовериться в истине, чтобы не наказать невинных! — Сказав это, король позвонил и приказал позвать мушкетеров.
Через несколько минут виконт и Милон явились в комнату короля. Увидев кардинала, они тотчас поняли, в чем дело, но на их лицах не было заметно страха. Они, напротив, выражали полное спокойствие и уверенность в своей правоте.
— Мушкетеры, — начал король, — были вы вчера вечером на дороге, ведущей в Фонтенбло?
— Были, ваше величество.
— Не встретились ли вы там с несколькими гвардейцами его эминенции?
— Сперва с двумя, ваше величество, а потом подъехали еще двое!
— Кто на кого из вас напал первым, то есть, кто первый взялся за шпагу!
— Мы, ваше величество!
Ришелье, стоявший и слушавший до сих пор в стороне, нашел, что время прекратить допрос. К великой его радости мушкетеры сами сознались в своей вине.
— Ваше величество, вы теперь убедились в истинности моих слов, — решился он вмешаться. — Какого доказательства еще требовать вам?
— Вы должны знать, — продолжал король, обращаясь к мушкетерам, — что я не терплю забияк! Понимаете ли вы, чему подвергаетесь за вашу вину? Клянусь, я не хочу, чтобы мои солдаты были разбойниками и бесчинствовали на больших дорогах, я скорее соглашусь их всех до одного перестрелять!
— Зная это, ваше величество, мы полагали, что исполнили свой долг, усмирив и прогнав гвардейцев с большой дороги, где они бесчинствовали и подстерегали мирно едущих людей, — сказал Милон с дивной неустрашимостью и спокойствием.
— Какая дерзость, — прошипел кардинал.
— Что заставило вас первыми взяться за шпаги? Я требую правды!
— Поводом была сатирическая песня, которую гвардейцы, увидев нас, запели нарочно, с намерением подразнить нас, — отвечал д'Альби.
— Сатирическая песня? — спросили почти в одно время король и кардинал.
— Бесстыдная, наглая песня, — подтвердил Милон, — за которую нельзя было не наказать дерзких певцов.
— Что было в этой песне? — быстро спросил король.
— Я не смею, сир, повторять ее, — отвечал д'Альби.
— А я приказываю вам под страхом моей немилости повторить мне слова песни или ее содержание.
— Между гвардейцами кардинала эта песня в большом почете, — сказал Милон.
— Я хочу слышать ее, — приказал король.
— В таком случае, сир, я возлагаю ответственность
Не будь у короля кардинала,
Франция бы наша пропала.
Грянем же дружно, на славу —
Виват одному кардиналу!
— Другой гвардеец подхватил последние слова припева и повторил их во все горло. Не могли же мы, ваше величество, слышать это и молчать. Мы протестовали против песни, нам отвечали очень грубо. Слово за слово, и дело дошло до драки. Услышав лязг оружия, двое других гвардейцев, ожидавших где-то в засаде, подоспели на помощь своим и также напали на нас. Тогда нам пришлось защищать нашу жизнь против четверых, и если при этом наши шпаги немного неосторожно задели одного в грудь, а другого в руку — то этого нельзя нам поставить в вину!
— Что вы скажете теперь, ваша эминенция? Дело-то все-таки, по-видимому, было не так, как рассказывали вам ваши гвардейцы.
— Я верю только им, сир!
— Ваше пристрастие, господин кардинал, заставляет думать, что вы хотите защищать только своих людей.
— Но еще одно, — опять обратился король к мушкетерам, — вы, говорят, одного солдата убили и оставили на большой дороге?
— Гвардейцы бежали со всех ног, как только увидели, что победа осталась за нами, — рассказывал Милон, — мы их до того напугали, что они второпях забыли своего раненого товарища. Мне стало жаль его, и я хотел предложить ему помощь, но он дурно отплатил мне за мое доброе намерение. Когда я подошел к нему, он схватил лежавшую около него шпагу и ранил меня в ногу!
— Это был гадкий поступок! Как вам кажется, ваша эминенция?
Ришелье молчал.
— Это взбесило меня, — продолжал Милон, — и я в сердцах покончил с ним. Потом мы с виконтом поскакали к заставе, где немедленно объявили караульному офицеру о случившемся. Мы не сделали ничего противозаконного, ваше величество!
— Однако, несмотря на это, я желаю, чтобы подобные кровопролития не повторялись больше, — сказал король очень серьезно. — Я раз и навсегда приказываю вам и предупреждаю, что строго буду наказывать ослушников.
Мушкетеры поклонились и вышли по знаку короля.
— Если бы я захотел наказать, ваша эминенция, мне пришлось бы осудить обе стороны. Вы видите, что в этих делах трудно разобрать, кто виноват. Каждая сторона оправдывает себя, и во избежание несправедливого приговора остается только или простить, или наказать всех. Оставим на этот раз дело без последствий и поговорим о чем-нибудь другом. Были вы на днях в Люксембургском дворце?
— Был, сир, сегодня и восхищался образцовыми произведениями гениального Рубенса. Это, правда, пока еще не более чем эскизы* которые ее величество удостоила показать мне, но невозможно не удивляться и не восхищаться ими!