АННА ДУБРОВСКАЯ: «СПРАВЕДЛИВОСТИ В ТЕАТРЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ»

Недели через две после схода ледника в Кармадонском ущелье и пропажи съемочной группы мне приснился Бодров, безмятежный и веселый. Спросила: «Сережа, где вы? Как вас найти?» Он показал куда-то вдаль: «Да мы уже там. Не ищи. У нас все хорошо…»

– Судьба свела нас летом 2002-го, когда Сергей запустился с фильмом «Связной» и искал актеров на главные роли. Однажды и меня пригласили на беседу с режиссером. Шла на нее с опаской. Бодров был практически моим ровесником (всего на год старше) и очень популярным человеком. Мое поколение с трудом выдерживало испытание славой. Как правило, такие молодые и успешные при личном общении оказывались слишком заносчивыми и самодовольными субъектами.

К

счастью, опасения не подтвердились. Бодров оказался прост, приветлив и совершенно не заботился о внешних атрибутах успеха. На нем были обычная футболка, шорты и сандалии. Волосы взъерошены, очки съехали набок, взгляд растерянный. Он производил впечатление человека не очень уверенного в себе. Хотя, наверное, чувствовал свою силу, раз замахнулся на новый фильм. Его дебютная картина «Сестры» мне очень понравилась.

Разговор вели обо всем и ни о чем – о жизни, кино, театре, моих ролях. Через пару минут я почувствовала себя свободно, да и Сергей заметно расслабился. Признался, что долго и безуспешно ищет актрису на главную роль, но ничего определенного не сказал. Мы просто пообщались и разошлись. Вскоре я отправилась к маме в Белоруссию. Ее дача в семидесяти километрах от Минска, и там были проблемы с сотовой связью.

Однажды раздался телефонный звонок. В трубке – голос ассистентки Бодрова: «Анна, куда вы пропали? Сергей чуть с ума не сошел! Наконец-то нашел героиню, а она не выходит на связь! Звоню, звоню, а вы недоступны! Когда вернетесь в Москву? Нужно сделать пробы, подобрать грим и костюм». Так я узнала, что утверждена на роль Кати. Подготовительный период занял почти месяц, затем мы отправились в Северную Осетию.

Фильм «Связной» обещал стать очень интересным: сложная философско-мистическая история, смесь триллера, боевика и психологической драмы. Восемнадцатого сентября прилетели во Владикавказ, девятнадцатого отпраздновали первый съемочный день и сняли несколько эпизодов, двадцатого я улетела в Москву. Вечером в Театре Вахтангова был спектакль «Отелло», я играла Дездемону. Вернуться на площадку должна была двадцать второго сентября. Группа тем временем отправилась в Кармадонское ущелье. Оператор Даниил Гуревич еще сказал: «Жаль, что с нами не едешь. Кармадон – самое красивое и загадочное место, которое я когда-либо видел». А он вырос во Франции и повидал немало.

Рейс был ранним. Солнце только поднималось. Я смотрела в иллюминатор и думала: «Какое прекрасное утро! И день наверняка будет солнечным. Ребятам повезло с погодой». Съемки в Кармадоне шли целый день. А в восемь вечера внезапно сошел ледник Колка и в течение нескольких минут накрыл все ущелье шестидесятиметровым слоем льда и камней…

Спектакль прошел хорошо. На следующее утро пришла в театр на репетицию. Коллега спросил:

– Так что там с группой Бодрова? У него ведь снимаешься?

– О чем ты?

– Говорят, ледник сошел в ущелье. Судьба тех, кто там находился, неизвестна.

До меня не сразу дошел смысл его слов. В голове пронеслось: «Неужели фильма не будет? Наконец-то предложили интересную роль!» Потом я еще долго приходила к осознанию произошедшего и не могла поверить, что ребята погибли. Тела-то ведь не обнаружили.

Недели через две после схода ледника в Кармадонском ущелье и пропажи съемочной группы мне приснился Бодров, безмятежный и веселый. Спросила:

– Сережа, где вы? Как вас найти?

Он показал куда-то вдаль:

– Да мы уже там. Не ищи. У нас все хорошо…

Видимо, в какие-то тяжелые моменты человек может подключиться к вселенскому разуму и получить ответы на свои вопросы.

– Или у вас очень развита интуиция – так называемое шестое

чувство.

– Возможно. Хотя разобраться в своих ощущениях, отличить обычную мнительность от проявлений сверхсознания удается не всегда. В свое время не хотела сниматься в фильме «Ночной дозор». Сценарий не вдохновил. После гибели группы Бодрова не сразу пришла в себя и отказывалась практически от всех предложений. Пиар у проекта был бешеным, все ждали чего-то гениального. Я попыталась от него отделаться, запросила очень высокую ставку в надежде, что продюсеры не захотят платить такие деньги и затея рассосется. Они неожиданно согласились, и меня против собственной воли будто втянуло в какую-то черную воронку…

Съемочных дней оказалось сравнительно немного – десять или одиннадцать, но за это время я успела переболеть страшнейшей ангиной с температурой сорок и горячечным бредом и заработать травму роговицы. Каждую смену два часа мне делали сложнейший пластический грим и вставляли в глаз декоративную линзу. Именитый художник Петр Горшенин не предупредил, что носить ее долго нельзя. Однажды я проработала в линзе четырнадцать часов и повредила глаз. Опять поднялась температура, пришлось вызывать глазную неотложку. От боли лезла на стену.

О здоровье и безопасности артистов на съемках никто не думал. Мы работали на крышах высоток и на других опасных объектах, ночью. До сих пор как вспомню «Дозор» – волосы дыбом…

Наверное, надо слушать свое подсознание, чаще им пользоваться. Подруги говорят, что у меня есть дар «сканировать» людей. Даю очень точные характеристики даже тем, кого вижу впервые. Хотя, возможно, это просто актерская наблюдательность и привычка к психоанализу. Наша профессия довольно тесно соприкасается с клинической психологией. Работа над ролью в русском традиционном театре по системе Станиславского – это прежде всего глубокий анализ характера и ситуации, в которой находится герой. Иногда разбирая какой-нибудь персонаж Достоевского, можно вообще уйти в дебри психиатрии. Особенно в паре с хорошим режиссером. И это самое интересное в нашей профессии. За что ее и люблю.

– Актриса всегда остается актрисой, фиксирует, что чувствует, как выглядит, даже в самой сложной жизненной ситуации?

– Да, но это происходит бессознательно. Представьте себе: я рожаю, очень тяжело и долго, мечусь по больничной кровати и кричу от адской боли. Рядом раковина, над которой висит зеркало. В руке у меня капельница, встать не могу, но поворачиваясь в своих метаниях в сторону зеркала, ухитряюсь бросить на себя взгляд и сама поражаюсь: «Это какое-то безумие!»

С другой стороны, я знаю множество людей, не имеющих отношения к актерской профессии, но постоянно думающих о том, как они выглядят, смеются, плачут, и без конца снимающих селфи. Недавно была на гастролях в Париже. Посетила Лувр и поняла, что никто больше не интересуется шедеврами искусства. Все снимают себя на их фоне.

Я с детства мечтала быть актрисой. Бывало, посмотрю какой-нибудь фильм, особенно про войну, где женщина провожает любимого на фронт и плачет, – и потом стою перед зеркалом, произношу какие-то монологи и обливаюсь слезами. Или, наоборот, изображаю веселье после какой-нибудь комедии.

Мама моя была артисткой Белорусского театра музыкальной комедии и будучи сама музыкантом, сделала все, чтобы мы с сестрой Илоной получили музыкальное образование. Педагоги хвалили, но мне не хватало усидчивости. Зато нравилось сочинять и петь. В музыкальной школе был кружок композиции, который вела известная белорусская песенница. Я к ней ходила и периодически выступала на концертах как особо одаренная ученица. Играла на рояле и пела ее и свои песни.