Анна, где ты?

Вентворт Патриция

Внутри в основном сохранился булыжник, но были и клумбы, засаженные луковичными цветами. В темноте они были как хлюпающие мокрые ловушки, Питер то и дело в них попадал.

С задней стороны дома было три окна, одно из них светилось. Темные окна выглядели так, будто они открыты, но светящееся было закрыто, а это означало, что там кто-то не спит, потому что никто не станет открывать окно, если собирается нырнуть в кровать и укрыться одеялом.

Значит, кто-то там не спал… Но не обязательно Томазина. Это может быть Гвинет или Элейн. А Томазина отправилась на свою дурацкую вылазку! Он смотрел на окно, борясь с нарастающим страхом и злостью.

Иногда нам кажется, что время мчится вскачь,

иногда — что оно ползет еле-еле. Питер и сам не знал, как долго он простоял, глядя на сочившийся из-за голубых занавесок свет, но как-то вдруг почувствовал, что пора действовать. Если Томазина дома — все в порядке. Но если ее нет, то она уже в Дип-хаусе, и лучшее, что он может сделать, это пойти и отыскать ее.

Он еще раз поскользнулся на клумбе, закрыл за собой калитку, но не стал воевать с щеколдой, а сразу двинулся в направлении дома. У него был фонарик, но он не спешил его включать. Дорога шла по открытой части парка, и идти было пока несложно. Массив Дип-хауса темнел на фоне неба сначала смутным пятном, потом черным прямоугольником с двумя отрогами.

Он вошел во двор и остановился прислушиваясь. Здесь было абсолютно темно, поскольку горизонт уже не было видно, и абсолютно тихо. Ни шепота, ни дыхания, ни малейшего звука. Он бывал здесь днем и потому знал, что в правом крыле окна зашторены, в левом — заколочены. Что касается центральной части, он не мог вспомнить, все ли окна забиты для защиты от ветра и непогоды, или же где-то есть стекла.

Вытянув вперед руки, он двинулся через двор. Там должна быть дверь — он помнил, что посредине дверь, а над ней что-то вроде навеса. Да, вот он, навес на столбах. Рука уткнулась в столб, обросший липкой грязью. Вот две покатые ступени, за ними тяжелая дверь. Он видел ее днем, на ней есть рубец на том месте, где раньше был колокольчик, снятый затем из предосторожности. Левой рукой он его нашел и ощупал. Глубокая дыра из-под гвоздя, рубец… вдруг он понял, что поверхность, которой он касается, слегка отклоняется, что она уходит вглубь от плоскости фасада. Он толкнул дверь — она оказалась открыта.

Глава 32

Когда Питер Брэндон глядел на ее окна, Томазина шла через парк. Как и Питер, она не включала фонарик. И без него можно обойтись, нужно только держаться подальше от деревьев, к тому же рассеянный свет луны из-за облаков не давал потерять направление, сойти с дороги, ведущей к большому дому. И все же, не пройдя и полпути, она с тоской вспомнила свою освещенную комнатку. Пришлось подбадривать себя мыслями об Анне, о том, как рассвирепел Питер, о том, что только последний трус сворачивает с полдороги.

Пришпоривая себя такими полезными мыслями, она дошла до двора. Ноги ступили на скользкий зимний мох, покрывавший камни. По нему можно идти совсем неслышно, вот только когда наступаешь на него, в воздух поднимается еле уловимый запах гнили. Она невольно держалась правой стороны, потому что в правом крыле жили люди, шесть человек: мистер и миссис Крэддок, трое детей и мисс Силвер. В их комнатах есть свет, есть камины, и хотя сейчас там темно и камины почти остыли, если она закричит, ее услышат.

А с чего это она будет кричать? И вообще — зачем она пришла? Чтобы стоять в темноте и гадать, услышит ли мисс Силвер ее крики? Она пришла проверить, можно ли попасть в пустующую часть дома, и покончить наконец-то с все нараставшим страхом, с ужасным подозрением, что там спрятан какой-то жуткий секрет, связанный с Анной Бол. Еще час назад эта мысль казалась очень вдохновляющей, но сейчас она воспринималась как фантазия, нечто призрачно-нереальное. Дом — пустая развалина. Из щелей на заколоченных окнах сочился сырой, затхлый запах. Томазина поняла,

что если простоит так еще секунду, то не сможет заставить себя войти, а если не войдет, то будет вечно себя презирать.

Она отвернулась от обитаемого крыла, сделала шаг, и тут слева от нее что-то колыхнулось… Она не могла бы сказать, что видела хотя бы тень или что-то слышала. Но что-то там двигалось. Она замерла. Движение было за пределами двора. Сюда кто-то входил. Она не видела, не слышала, но почуяла, что в темноте кто-то прошел мимо нее.

А в следующее мгновенье она в этом удостоверилась. Кто-то поскользнулся на ступеньке перед дверью, включил фонарик, дверь открылась, и этот кто-то вошел в дом. Она не видела кто, но решила выяснить. Луч фонарика задел краешек двери и исчез. Но он унес с собой девять десятых ее страхов. Тишина, темнота, гниение — вот что испокон века отнимает мужество у рода человеческого. Человек всегда боится врага, которого не видит и с которым не может сразиться. А такой будничный предмет, как фонарик, неужто она испугается такой малости? Эта вспышка света все вернула на человеческий уровень, ничего потустороннего… Кто-то вошел в дом с фонариком, ее дело — узнать кто. Обычный посетитель подходит к двери, стучится или звонит. Если у него есть фонарь, он его включает сразу же. Тот же человек, который вошел в дом, не больше, чем она, хотел, чтобы его кто-то увидел или услышал.

Она бесшумно подошла к двери и тронула ее. Раз не было щелканья замка или щеколды, значит, дверь откроется. Но когда она ее толкнула, ее охватил страх — перед ней зияла полная темнота. Дохнуло запахом плесени.

Рассказывать долго; мысль быстрее слов. Между вспышкой фонарика и проникновением чьей-то тени в дом прошло одно мгновенье. Она вошла; услышала удаляющиеся шаги; в темноте луч света метался из стороны в сторону по коридору, отходящему от холла. Он помог ей понять, где она, — она на пороге вестибюля, ведущего в черную пещеру холла. Никаких деталей, просто черная пещера, уходящая в глубь дома; такое впечатление, что впереди лестница — бесформенная, смутная, — и в следующее мгновенье ее поглотила темнота.

Она пошла в том направлении, куда удалился свет; она вытянула руки и ногами нащупывала путь. Свет больше не появлялся. Сделав примерно двадцать шажков, она уже стала сомневаться, в каком направлении двигался фонарик. Пока она стояла на пороге, он уходил куда-то вправо, но она не была уверена, что шла прямо. В темноте это очень трудно. Одни при этом сворачивают влево, другие — вправо. Выдержать прямой курс труднее всего.

Надо было бы оставить дверь распахнутой настежь. Она не давала бы света, но, оглянувшись назад, Томазина могла бы заметить разницу между темнотой внутри дома и темнотой снаружи и понять, где именно она находится. Но она оставила дверь в том же положении — приоткрытой на ладонь, так ей казалось безопаснее. Человек, за которым она двинулась вслед, мог обернуться; а снаружи мог подойти кто-то другой, и распахнутая дверь выдала бы ее.

Она стояла и, оглядываясь на дверь, прислушивалась. Кажется, послышался какой-то звук. Пустые старые дома полны своих собственных звуков, но этот донесся с другой стороны двери, которую она оставила приоткрытой. Или ей показалось, что так сделала? Она уже сомневалась во всем. Одно она знала точно: если сейчас кто-то войдет, а она будет так вот стоять, он ее схватит. Надо уходить.

Она уже готова была сделать шаг, и вдруг вся похолодела от ужаса: воображение нарисовало ей, что же произошло. Она прошла дальше, чем думала! И при этом сильно уклонилась вправо! Если она сейчас сделает шаг, то рукой дотронется до дверной панели! Но прежде чем она сделала этот шаг, дверь рывком открылась, и ей в лицо ударил яркий электрический свет.