Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
Шрифт:
Придя в дом Алабиных, Каренин застает Дарью Александровну зa уроком латыни с сыном. Вопрос Долли об Анне заставляет Алексея Александровича испытать глубокое волнение. Общение с несчастной Долли, неудовлетворенной жизнью с мужем и нравственно прекрасной в своей роли поглощенной семейными заботами матери, вызывает в Каренине мысли о его собственной судьбе — покинутого мужа, у которого разрушен семейный быт. Пользуясь тем, что застал ее одну, он делится с ней своими страданиями, сначала иносказательно, а затем прямо сообщая ей простыми, человеческими словами свою семейную драму. Ему было тридцать лет, а ей восемнадцать, когда они поженились. Через год у них родился сын. Затем прошло пять лет, и жена призналась ему, что она не любит его. В момент разговора с Долли Каренину, следовательно, тридцать шесть лет, а Анне — двадцать четыре, хотя в дальнейшем в том же варианте о Каренине говорится как о пожилом человеке. Долли старается убедить Каренина в том, что Анна не потеряна еще для него, но в душе Каренина вскипает — неожиданно для него — злоба против своей жены. Долли пытается его успокоить и предотвратить его семейную катастрофу: «Вы жалкий, вы добрый человек, — говорит она, — но вы неправы».
По просьбе Долли, Каренин остается обедать у Алабиных, хотя сначала решил было избежать этого. До обеда он проводит два часа с детьми, которые полюбили его. Основной темой беседы, ведущейся зa обедом, является неверность женщины в браке. Разговор происходит в связи с полемикой Дюма-сына с Жирарденом по вопросу о праве женщины на свободное распоряжение своим чувством в браке. [1879] На первых
1879
А. Дюма-сын в 1871 г. выпустил книгу, озаглавленную «L'Homme-femme. R'eponse а М. Henri d’Ideville». Она представляет собой ответ на статью Анри Идевиля, напечатанную в газете «Soir». С Дюма, в свою очередь полемизировал Жирарден (E. de Girardin) в книге «L'homme et la femme, l’homme suzerain, la femme vassale, r'eponse `a l’Homme-femme de M. Dumas-fils» (Paris, 1872). О книге Дюма Толстой писал 1марта 1873 г. Т. А. Кузминской: «Прочла ли ты «L’Homme-femme»? Меня поразила эта книга. Нельзя ждать от француза такой высоты понимания брака и вообще отношения мужчины к женщине». Поводом для ответа Дюма Идевилю послужил нашумевший судебный процесс в связи с убийством мужем изменившей ему жены. Точка зрения Дюма-сына на брак — строго традиционная. Брак — освященное богом установление, в котором мужчина является как бы выразителем божественной воли, ответственным за судьбу женщины. Женщина — лишь орудие в руках мужчины, отражение его творческой силы. Брак конечной своей целью имеет усовершенствование человеческой жизни на основе высокого нравственного идеала. Женщину, нарушившую супружескую верность, мужчина — по мысли Дюма — должен стараться всеми мерами морального воздействия вернуть на путь целомудренной жизни, но если это оказывается невозможным, ее следует убить. На этой точке зрения из участников спора в печатаемом варианте стоит один из участников обеда у Алабиных — Равский.
В окончательном тексте романа женский вопрос фигурирует в ряду других вопросов, по поводу которых ведутся споры за обедом у Облонских, причем речь в этом споре идет специально лишь о женском равноправии; тема же, затронутая в данном черновом варианте, позже более полно была развита Толстым в Крейцеровой сонате.
1880
Любопытно, что фамилия «Гагин» заменена здесь Толстым фамилией «Ордин», близкой к «Ордынцев», т. е. к той, которая первоначально присвоена была будущему Левину.
Таким образом весь эпизод посещения Карениным дома Облонских (Алабиных) в этом варианте, в согласии с первоначально задуманным Толстым обликом Алексея Александровича, написан так, что фигура Каренина продолжает оставаться всё той же жалкой, угнетенной его семейным горем и вызывающей сострадание. Тема спора о неверности жены, происходящего за обедом, еще сильнее подчеркивает душевную драму Алексея Александровича. Не находя выхода из создавшегося положения, он — по первоначальному плану варианта — решает послать своему сопернику вызов на дуэль, а по исправленному — энергично начать дело о разводе.
В следующей редакции (варианты №№ 100 и 101, рук. № 42) эпизод обеда у Облонских значительно приближен к тексту окончательной редакции, хотя далеко не во всем совпадает с ним. Среди гостей здесь уже присутствуют Кити и Левин в ситуации, какая в общем совпадает с ситуацией окончательной редакции, с той однако разницей, что Левин принимает участие в общем разговоре, тогда как в окончательной редакции сказано, что «все принимали участие в общем разговоре, кроме Кити и Левина». На обеде присутствует и Сергей Левин, родной брат Константина Левина, в дальнейшем — Кознышев, лишь единокровный брат Левина. Присутствуют также старый князь Щербацкий, Туровцын, Каренин (как и в окончательной редакции) и Юркин, в окончательной редакции фигурирующий под фамилией Песцова. Разговор зa обедом ведется, как и в окончательном тексте, на темы о классическом образовании (однако не схоже с тем, что читается в окончательной редакции), о польском и о женском вопросах. Но тогда как в окончательном тексте суждения по женскому вопросу не идут дальше спора о правах и обязанностях женщины, в варианте № 101 они значительно расширены и захватывают область супружеских отношений, т. е. ту самую, в которой особенно заинтересован участвующий в споре Каренин. Эта часть разговора происходит лишь в мужском кругу, после того как дамы вышли. Юркин отстаивает полную свободу женщины в распоряжении своим чувством и заявляет, что «измена женщины своему мужу есть только заявление своего равного мужчине права», что «женщина сходится с мужем и расходится, когда она хочет». Дети, по его мнению, не могут препятствовать женщине распоряжаться своей свободой, потому что они «составляют обязанность государства».
Каренин с грустью понимает, что он не только не найдет здесь разрешения занимающего его вопроса, но что говорящие даже не знают того, что его занимает. С мыслями, приходившими раньше в голову Каренину, перекликается лишь реплика Туровцына: «А я думаю, что если жена изменила, надо дать пощечину ему и убить его или чтоб он убил — вот и всё».
В самом начале свидания с адвокатом, ведшим дело о разводе, Каренин получает телеграмму от Анны, извещающей о своей смертельной болезни и умоляющей его приехать домой (вар. № 103, рук. № 43), и уезжает в Петербург. После родов жены он проявляет полное самоотвержение и заботливость не только о больной и детях, но даже об удобствах для любовника, который целые дни проводит в доме Карениных и иногда там ночует (вариант № 104, та же рукопись). Он соглашается на развод с Анной и собирается, уступив ей свою квартиру, переехать с сестрой, сыном и гувернанткой на другую, меньшую. Через месяц развод состоялся. Вронский (Удашев) уезжает в имение Анны, чтобы там венчаться, а Алексей Александрович «с воспоминанием всего перенесенного позора продолжал свою обычную служебную, общественную жизнь» (вар. № 106, рук. № 45). В варианте № 155 (рук. № 95) говорится о том, что, соглашаясь на развод перед тем, как Анна должна была родить второго ребенка от Вронского, Каренин сделал то, что от него требовали: он принял на себя «постыдные улики прелюбодеяния», Анна же и Вронский обвенчались в имении Вронского, где они до этого жили, и для них наступило наконец «давно желанное и дорого купленное счастье».
С явным авторским сочувствием обрисован Каренин и в варианте № 107 (рук. № 46), который, представляя собой по первоначальному замыслу четвертую, заключительную часть романа, написанную в значительной части конспективно, очевидно, относился к той, очень ранней, стадии работы над концом «Анны Карениной»,
По этому варианту Каренин живет вместе с сестрой Катериной Александровной и сыном на своей старой квартире, обстановка которой угнетает его, напоминая ему его былой счастливый, налаженный семейный быт. Ему трудно общаться с сыном, потому что не стало той живой атмосферы, какая была при матери, и отец знал, что и сын это понимает. Особенно это почувствовалось в день рождения сына, когда Каренин вошел к нему, полусонному, в комнату и он обдал его «тем милым сонным запахом и теплотой, которые бывают только у детей». (В этом варианте эпизод свидания Анны о сыном отсутствует, и некоторые детали этого эпизода приурочены к посещению сына, в день его рождения, отцом). Алексей Александрович остро чувствует унизительность своего положения человека, презираемого всеми, и ему «менее унизительно было бы валяться в грязи улицы своей седой и лысой головой, чем развозить эту голову, наклоняя ее по дворцам, министерствам, гостиным». Его соблазняют два выхода — монашество и пьянство, но из-за сына он борется и с тем и с другим искушением. Он мало переменился наружно, но внутренно стал другим человеком, из «сильного, определенного и доброго» стал «слабый и неясный и злой». В глазах света он был смешон и жалок. О нем говорили, что любовник в Летнем саду поручил ему жену, как самому близкому знакомому. Забвение он находит в однообразной работе по министерству, тем более что, несмотря на закрадывающиеся у него сомнения, он убежден в важности своего дела. Эта работа заполняет его время и вводит жизнь в определенные рамки, но его тянет к жене, «как бабочку к огню», и, узнав, что она с любовником приехала в Петербург, он, предвидя, что встреча будет мучительна и для нее и для него, всё же идет на Невский в надежде встретить ее и, встретив, испытывает сильное волнение. Несмотря на это, так как «беспокойство бабочки» после встречи лицом к лицу с Анной и Вронским (Удашевым) стало еще сильнее, он едет на вечер в дом, где надеется еще раз встретить ее и где он проходит «сквозь строй насмешек».
Вслед за этим еще более конспективно набросан конец романа. «Молодые» — Анна и Удашев — второй месяц живут в Петербурге. Свет не прощает Анне ее разрыва с Карениным и не открывает ей своих дверей. На каждом шагу она испытывает уколы своему самолюбию. В театре ее оскорбляет чета Карлович, не ответившая ей на ее поклон. По настоянию Анны супруги уезжают в Москву, куда переезжает и влюбленный в Анну друг Удашева (Вронского) Граббе — персонаж, который позднее выступает под фамилией Яшвина. В Москве Удашев много играет в карты, Анна принимает у себя людей не своего круга — тех, кого можно было бы назвать нигилистами: она «построила другую высоту либерализма, с которой бы презирать свое падение, и казалось хорошо». Но ее тяжело оскорбляет мать Удашева (Вронского), к которой она обратилась с просьбой помочь ей наладить отношения с обществом. Это особенно угнетающе подействовало на Анну, тем более, что Удашев в отношении к ней проявляет обидную жестокость. Прежде она думала о том, что выход из ее положения был бы в том, чтобы умер Алексей Александрович. Теперь же она думает: «Зачем ему, доброму, хорошему, умереть несчастному? Кому умереть? Да мне». Она оделась, поехала на железную дорогу и бросилась под поезд.
Затем приписано несколько строк, намечающих как бы эпилог романа. Ордынцевы (Левины) тогда жили в Москве, и Кити с радостью думала о том, чтобы устроить примирение света с Анной. Она ждала Удашева, когда Ордынцев (Левин) прибежал с сообщением о самоубийстве Анны. Вариант заканчивается словами: «Ужас, ребенок, потребность жизни и успокоение».
В переработке эпизода встречи Каренина с Анной и с Вронским на Невском (вариант № 132, рук. № 83) рассказывается о том, что Каренин делал, вернувшись после этой встречи домой. Сначала он долго ходил по комнате, жестикулируя, затем стал позировать у зеркала: хмурясь, он вызывал Вронского на дуэль и, делая жесты, убивал его; улыбаясь, он с любовью умолял жену не покидать его и соображал в то же время, какое влияние на нее могла иметь его умоляющая улыбка, и спрашивал себя в зеркале, очень ли он стар.
И это жалкое поведение Каренина говорит о его совершенной растерянности, об отсутствии у него того чувства самообладания, которое большей частью характерно для него в окончательной редакции романа.
Беспомощность, жертвенность и великодушие Каренина подчеркиваются и в варианте № 155 (рук. № 95); он «в своей беспомощной растерянности» поверил Степану Аркадьичу, что дело развода очень просто, но оно оказалось далеко не так просто: согласившись отпустить свою жену к Вронскому и дав девочке, не от него рожденной, свое имя, он думал, что сделал всё, что от него требовалось, и что дальнейших жертв от него не потребуется. Но вскоре возник вопрос, какое имя будет носить второй ожидавшийся ребенок Анны и Вронского. Для Алексея Александровича «являлось три альтернативы»: или дети будут носить незаконно имя Каренина, или он должен будет уличить жену в преступной связи, или, наконец, он допустит развод, приняв в этом случае вину на себя. В первых двух случаях страдали бы дети, Анна и Вронский, в последнем — он один. И, несмотря на ужас ложных унижений, через которые нужно было пройти, Каренин выбрал третий путь. Анна и Вронский обвенчались, и для обоих их наступило «давно желанное и дорого купленное счастие».
И в дальнейшей стадии работы над романом, когда Толстой ввел в него главы, в которых идет речь о поездке Анны и Вронского за границу, о Каренине попрежнему говорилось в духе, сочувственном ему. Так, в варианте № 118 (рук. № 77) читаем: «Счастье Вронского и Анны должно бы было быть отравлено мыслью о том, что самое счастье куплено ценою несчастия не только доброго, но великодушного человека, душевную высоту которого они оба ценили и признавали; но это не было так».
Известному снижению по мере развития работы над романом — на ряду с образом Каренина — подвергся и образ Вронского. В ранних вариантах особенно подчеркивается обаятельность Вронского (князя Усманского, Уварина, Гагина, Удашева), моцартианское начало его характера. В варианте № 9 (рук. № 9) Облонский говорит о нем как об «очень замечательном человеке»; по словам Облонского, он «во-первых, очень хорош, во-вторых, джентльмен в самом высоком смысле этого слова, умен, поэт и славный, славный малый». В варианте № 19 (рук. №13), в зачеркнутых строках, он — «молодой, красивый юноша», конногвардейский поручик, «и такое еще с детства, очевидно, нетронутое веселье жизни и свежесть были во всех его чертах и движеньях, что в большинстве людей, которые видели его, двигаясь по зале станции, он возбуждал чувство зависти, но зависти без желчи». Анна, встретившись с ним, думает о нем: «Так вот он, этот необыкновенный сын, этот герой, этот феникс, который влюблен и которого всё-таки не может стоить ни одна женщина». В варианте № 15 (рук. № 17) Степан Аркадьич отзывается о нем как представителе нового сорта людей, как об очень образованном человеке, отличающемся от «классических приличных дурногвардейцев»; он либерален. «Разумеется, он не социалист, — говорит о нем Облонский (прибавляя к этому зачеркнутые затем автором слова: «но и то, пожалуй, немножко»), — но он как будто не дорожит теми преимуществами, которые ему сами собой дались как сыну графа Вронского». Он очень любит лошадей, увлекается спортом, живет вне Петербурга, «за ремонтами», и собирается выйти в отставку, пренебрегая теми благами, к которым все стремятся. Тут же, в зачеркнутых строках, говорится о том, что отец Вронского был «замечательно умный и твердый человек», из ничего, из бедных дворян ставший графом и «первым человеком», оставившим «память в истории». В варианте № 18 (та же рукопись) о Вронском говорится, что он кончил первым курс в артиллерийском училище и отличался большими способностями к математике, но не брал в руки книги — романа, кроме как на ночь; будучи блестящим светским человеком, он не ездил в общество; имея все данные для того чтобы итти по дороге честолюбия, он пренебрегал успехами и служил во фронте; будучи богат, он почти всё свое состояние отдал женатому брату. В жизни спустя рукава он находит удовольствие. Для иллюстрации того, как в процессе работы над романом в характере Вронского сбавлялись черты его простодушия, показательна и следующая деталь. В варианте № 28 (наборная рукопись) Левин, после отказа Кити с горечью думая о своих недостатках, противополагает себе Вронского-Удашева «счастливого, доброго, умного и наивного, никогда ни в чем нe сомневающегося». В окончательном же тексте слова «наивного, никогда ни в чем не сомневающегося» исправлены на «спокойного, наверное, не бывавшего в таком ужасном положении, в котором он был нынче вечером».