Анна Леопольдовна
Шрифт:
Тут привели старика, и государыня потребовала, чтобы он собственноручно отхлестал сына кнутом. Старик, помедлив, заявил, что не может бить сына, покамест на нем гвардейский мундир. Императрица улыбнулась и повелела виновному снять мундир.
Тогда отец основательно вздул бессердечного сына, а императрица приказала половину капитанова жалованья отделять на содержание его родителя. После чего Ее величество сказала, что происшедшее наказание и дальнейшее восстановление справедливости угодно законам Божиим и законам империи и что сии законы она намерена применять против всякого, кто посмеет преступить их, и при том ни чины, ни мера знатности разбираться не будут. Одновременно императрица признала храбрость
Этот восторженно изложенный анекдот показался мне в определенном смысле странным и даже и двусмысленным. Я спросила господина Сигезбека, что он думает о таком случае. Последний, захохотав, отвечал мне, что уже слыхал эту курьезную историю, но вместо нынешней императрицы Анны Иоанновны главным действующим лицом выступал Великий Петр, что, конечно же, более естественно. Так, в частности, говорилось, что солдат отличался во многих сражениях и даже на глазах самого императора. Наказание также изображалось более красочно. Великий Петр якобы потребовал свою дубину (dubina), дубовую палку, толстую, завернутую в алую ткань и обычно носимую за великим императором его ближним слугой. Император собственноручно дал эту дубину в руки старику и приказал хорошенько отходить бессердечного сына.
Я, впрочем, все же не могла понять, отчего эта история не рассказывается по-прежнему применительно к Великому Петру. Доктор нахмурился и посмотрел на меня испытующе. Затем он сказал, что я умна не по летам и должна быть осторожна, потому что чрезмерный ум никого еще не доводил до добра.
– Я умею хранить тайны, – тихо сказала я.
– И много ли тайн доверено маленькой Ленхен? – спросил с улыбкой доктор.
Я смутилась, но ответила прямо:
– Нет, не много, то есть фактически ни одной. Но я умею их хранить. Пусть мне только доверят их.
– Ленхен, Ленхен, – заговорил доктор грустным голосом, – когда у тебя появятся собственные тайны или тебе действительно будут доверены чужие тайны, тогда, поверь мне, это вовсе не будет занятно…
И он рассказал мне, что нынешняя императрица – дочь старшего брата Великого Петра, Ивана…
– Но я знаю…
– Это не тайна, – заметил господин Сигезбек, – однако живы прямые потомки Великого Петра, его младшая дочь Елизавета и сын его старшей дочери Анны и герцога Голштинского, юный Петр…
– Да, – сказала я, – это вопрос. Кто должен занимать престол: прямые потомки императора или же потомки его старшего брата, который, насколько мне известно, никогда не был императором. Это вопрос. Я все поняла. Нынешняя императрица не может запретить совершенно упоминания о Великом Петре, основателе империи, но она желала бы явного побледнения памяти о нем. Конечно, во всем этом не заключается ничего таинственного.
– Только говорить об этом не следует!
– А мне и не с кем говорить.
– И тем более не следует писать об этом в письмах…
– Я не стану…
– …равно как и о многом другом, – закончил доктор.
Я растерялась. Я не верила, чтобы он вскрывал мои письма к брату Карлу.
– В особой канцелярии прочитываются все письма, отправляемые из России, – уведомил меня господин Сигезбек. И он, немного поколебавшись, все же признался, что его уже уведомляли, в свою очередь, о моих письмах; я, мол, слишком подробно описываю Петербург.
– Что же делать? – Мне стало даже страшно.
– Нет, нет, успокойся. – Он взял меня за руку. – Последние два твоих письма действительно не были отправлены по адресу. Но их вскрыли не в указанной канцелярии, а мы, твоя тетушка и я…
– И вы что же, намеревались и далее вскрывать и не отправлять мои письма? – возмущенно догадалась я.
–
– Я буду показывать письма, которые я пишу брату; буду показывать тетушке, госпоже Сигезбек и вам. – Я опустила голову.
Доктор сказал, что я умница. Надо получше прятать мою заветную тетрадь с этими записками…
Однако вся эта история с дубиной (dubina) понуждает меня рассказать кое-что о наказаниях в империи. К примеру, вора позволяется толкнуть в огонь, если таковой разведен вблизи от места воровства. А если кто-то наймет слугу и держит в доме дольше двух дней, не зарегистрировав в полиции, то обязан заплатить такой штраф, какой сочтет уместным начальник полиции. Если же слуги виновны в каких-либо проступках, вы можете послать в ту же полицию, оттуда явятся и накажут их – высекут плеткой-девятихвосткой по спине до крови. Но такое наказание считается у русских пустячным, и ему не придают никакого значения. Тотчас по совершении наказания побитому натирают спину водкой, и если это делать часто, спина приобретает такую твердость, что во время наказания остается лишь смеяться. Но существуют наказания и более серьезные. Иных живыми закапывают в землю по шею, а на некотором расстоянии ставят еду. Но также ставят караул, чтобы никто не дал наказанному излишней еды или питья. Другое наказание состоит в растягивании конечностей, которые сначала вывихивают, а затем человека подвешивают на крюке на несколько минут. И если он трижды проходит через эти муки, не сознавшись в преступлении, предъявленном ему истцом, подобному же наказанию подвергается истец. Бывали примеры, когда наказывали невиновных, потому что преступник выдерживал упомянутое число раз. А если кто-либо из дворян Ее величества или из других лиц, занимающих какую-либо должность на ее службе, совершает нечто такое, что не может быть одобрено императрицей, то не назначается никакого разбирательства; просто она посылает служителя сообщить провинившемуся, что он отставлен. И даже если он не знает, почему, он все равно не имеет права ослушаться. Но это еще очень мягкий приговор. Иногда человеку дают два дня на сборы для отъезда из столицы, а иногда – лишь считанные часы. А того, кто возьмет на себя смелость подать в подобном случае прошение Ее величеству или рассуждать о своей отставке, наказывают смертью.
Безусловному наказанию подлежат без различия возраста, пола и сословия все, осмелившиеся так или иначе воспрепятствовать государственному курьеру. Один сержант был отправлен в столицу и ехал день и ночь, чтобы поспеть вовремя. Императрица призвала его к себе, чтобы подробно расспросить о положении в армии, но, заметив на его лице большой синяк, изволила осведомиться, откуда это. Сержант объяснил, что парень при почте, то есть ямщик, ехал недостаточно быстро; тогда сержант вырвал из его руки кнут и сам стегнул лошадь что есть силы, а парень в ответ ударил его по лицу.
За это парень был взят под арест, и некоторому числу ямщиков, то есть этого почтового люда со всех почтовых станций между Москвой и Санкт-Петербургом, было велено в установленный день явиться в столицу.
В назначенный день упомянутый почтовый парень был повешен, и по всей России разослали императорский указ, отныне определяющий обширные права курьеров всех мастей и кроме того объявлявший, что никто, какую бы должность он ни занимал, как бы он ни был знатен, не должен ни под каким предлогом останавливать или задерживать любого курьера, отправленного из армии в столицу, или же из Верховного Кабинета в любую провинцию или город империи. Отныне ямщики, каким-либо образом задержавшие или остановившие нарочного, едущего по делам империи, караются смертью.