Анна-Мария

Триоле Эльза

— Поднимемся, — сказал Селестен.

Этаж, еще один, и еще один… Холодный, влажный камень стены, маленькая площадка, дверь.

— Мы пришли, — сказал Селестен, толкая приоткрытую дверь. — Почему здесь такая темень? Прежде тут не было так темно…

На стене, под самым потолком — узкие полоски света. Постепенно глаз привыкает: каменный мешок — не то камера, не то келья. Каменные стены… Можно угадать то место, где было вмуровано железное кольцо…

— Окно заколочено досками… Даже нельзя прочесть надписей на стенах, — негромко сказал Селестен… — «Он пришел, верный своему обету, поклониться сим святым местам…»

Темно… Зачем заколотили окно?

Анна-Мария стремительно вышла и стала спускаться по лестнице, следом за ней — Селестен. Должно быть, солнце спряталось за тучи: по камням большого зала пробежала тень. В ту самую минуту, когда Анна-Мария направилась к выходу, дверь вдруг вздрогнула и с неистовым грохотом захлопнулась со всего размаху. Селестен быстро подошел к Анне-Марии, толкнул дверь: она не поддалась.

— Мы заперты, — сказал он.

В зале стало совсем темно… Анна-Мария тоже попробовала толкнуть дверь: заперты крепко-накрепко…

— Кто-то убрал камень, — проговорила Анна-Мария.

— Не фантазируйте! Это мистраль, он сегодня разгулялся.

— Как же нам быть?

Селестен принялся барабанить в дверь и закричал:

— Сторож!

За стуком не было слышно, идут ли на помощь… Селестен перестал стучать, прислушался: нет, за дверью — никого: только ветер да руины. Он снова принялся колотить в дверь. Камень был тяжелым, могила огромной.

— Зажгите спичку, попробую взломать замок.

Вот он, замок, добротный, железный замок со скважиной, рассчитанной на ключ, толщиной с кочергу. Селестен снова забарабанил в дверь. Потом они принялись искать в полумраке, не найдется ли чего-нибудь, что могло бы послужить им отмычкой. Но в большом зале было пусто — величественная, торжественная пустота. Наконец, пошарив в камине, Селестен нашел ржавый гвоздь и камень. Анна-Мария чиркала спичками. Селестен камнем вгонял гвоздь между замком и наличником… и — о чудо! — язычок, медленно, словно нехотя, вдвинулся обратно в замок! Селестен толкнул дверь, она открылась, но не сразу, точно цеплялась за что-то.

— Осмотрели? — приветливо спросил сторож, идя им навстречу.

— Нет, поклонились святым местам… Вы что, не слышали моего стука и криков? Дверь захлопнулась. Неужели вы нас не слышали?

— Конечно нет, мосье! Ваша дама, должно быть, очень напугалась.

— Кто же убрал камень?

Сторож с минуту помолчал и только потом ответил:

— Что-то здесь творится неладное, мосье. Вчера моей жене пришлось закопать в землю шесть отравленных кроликов. Кто-то облил мне кислотой грядку салата… Если так будет продолжаться, попрошу перевести меня отсюда.

— Неладное!.. — повторил за ним Селестен. — А почему заколотили досками окно верхней кельи?

— Какой кельи? Я здесь недавно… Может быть, там помещалась тюрьма? После Освобождения башни были переполнены, туда посадили коллаборационистов.

— Иоанн — король Франции, — сказал Филипп, присаживаясь на каменную ступеньку, — возвел эту крепость вокруг монастыря на виду у Папского дворца по ту сторону Роны, для пущей безопасности. А теперь на голых камнях этой крепости спят предатели в пиджаках и свитерах — коллаборационисты… Их-то Иоанн, король Франции, не предусмотрел.

— А куда было их девать? — сказал сторож извиняющимся тоном. — Тюрьма святой Анны в Авиньоне была битком набита. Но не беспокойтесь,

мосье, на голых камнях они не валялись, получали передачи, одеяла, и часовые с автоматами нисколько этому не мешали. Спекуляция, да и только. Одеяла ценились на вес золота, но на голой земле никто не валялся… Что тут творилось, скажу вам… По дороге, ведущей в крепость, день и ночь сновали машины, ребята из охраны ничего не могли поделать. Что ни ночь — стрельба… Они долго здесь просидели, мужчины в одной башне, женщины в другой… Доски, видать, они сами и прибили, чтобы не замерзнуть, потому что при таких стенах не убежишь… стояли холода, дул мистраль… премного благодарен вам, господа…

— Урбан Второй, призывавший к крестовым походам, Филипп Красивый, прибывший сюда для заключения договора с архиепископством, Жюльетта, коллаборационисты… — перечислял Селестен, спускаясь с крутого пригорка.

Они обернулись и долго смотрели на вычерченную в безоблачном небе сплошную линию высокой непроницаемой стены.

В сумрачном зале гостиницы, помещавшейся в старинном особняке, им подали завтрак, возможно, и очень вкусный, но ни Селестену, ни Анне-Марии не хотелось есть. А ведь дыня местного сорта оказалась ароматной и сладкой, картофель, поданный к цыпленку, аппетитно хрустел на зубах; Селестен тщетно пытался завязать разговор, Анна-Мария отмалчивалась. Кофе они пили в большом, окруженном высокими стенами саду. Итак, война кончилась, по крайней мере для этого старого сада. Анна-Мария просидела бы здесь всю жизнь. Но с ней был Селестен, и он сказал:

— А не хватит ли с нас на сегодня? Можем еще вернуться сюда на машине… — Анне-Марии хотелось остаться навсегда в этих местах, которые показались ей родными, хотя она впервые сюда попала. В высоких деревьях шумел мистраль — он сопровождал их от самой крепости — и нашептывал про то, что видели эти загадочные камни. Остаться бы тут навсегда: «Здесь будет мой Рим, мои Афины, моя родина!..» [44]

Возле церкви их подобрал полуразбитый автобус; они вернулись тем же путем, по какому шли сюда. Автобус был битком набит, но за мостом, у городской стены, все его молчаливые пассажиры вышли.

44

Стихи Петрарки, который прожил в Авиньоне много лет. (Прим. автора.).

— Может быть, пройдемся по городу, если вы не устали? — предложил Селестен. — Здесь в машине не проедешь, слишком узкие улицы.

Они пошли пешком. Улицы извивались, как земляные черви. И суровые готические дома, и бывшие жилища вельмож — нарядные бомбоньерки — вся эта старина исчезала за вывесками: «аптека», «гараж», «булочная»… Велосипеды и автомобили только чудом не задевали ароматные груды персиков, груш, винограда, помидоров… Кое-где дома расступались, давая место церкви, и этим спешили воспользоваться платаны. Разрослись деревья и на узкой улочке, казавшейся мутно-зеленого цвета из-за листьев и канавы, именуемой Сорт, на дне которой гнили колеса старинных красилен: в XVI веке здесь занимались окраской шелка. Канава тянулась вдоль большого запущенного сада часовни «Серого братства кающихся». Именно сюда и направлялся Селестен.