Анна-Вероника
Шрифт:
— Думаю, она сейчас наверху, переодевается.
— Тогда вели ей раздеться, черт побери!
В Сити весь день прошел в неприятностях, и он уже был зол.
Мисс Стэнли несколько секунд обдумывала его предложение.
— Едва ли она послушается.
— Должна, — отрезал мистер Стэнли и прошел к себе в кабинет. Сестра последовала за ним. — Уйти сейчас она не может. Ей же придется дождаться обеда, — добавил он неуверенно.
— Она собирается перекусить с Уиджетами на Авеню и затем поехать вместе с ними.
— Это она сказала тебе?.
— Сказала.
— Когда?
— За чаем.
— Почему
— Ничего вызывающего в ней не было. Она преспокойно сообщила мне за столом, что они так условились. Я еще никогда не видела ее такой уверенной в себе.
— И что же ты ей ответила?
— Я сказала: «Вероника, дорогая! Как ты можешь даже думать о таких вещах?»
— А потом?
— Она выпила еще две чашки чая, съела пирога и рассказала мне о своей прогулке.
— Если она будет так прогуливаться, то в один из ближайших дней с кем-нибудь да встретится.
— Я от нее не слышала, чтобы она кого-то встретила.
— И ты ей больше ничего не говорила насчет бала?
— Как только я поняла, что она избегает этой темы, я выложила ей все, что думала. Я сказала: «Нечего распространяться по поводу твоей прогулки и делать вид, будто ты меня предупредила о бале, ты ведь мне ничего не говорила о нем. А твой отец запретил тебе идти туда».
— И что же?
— Она ответила: «Я не хочу причинять неприятностей ни тебе, ни отцу, но считаю, что обязана пойти на этот бал».
— Считает, что обязана?
— «Очень хорошо, — ответила я, — в таком случае я умываю руки. И пусть непослушание падет на твою собственную голову».
— Но это же открытый бунт! — воскликнул мистер Стэнли, стоя на коврике спиной к незажженному газовому камину. — Ты должна была сразу… сразу сказать ей об этом! Разве у девушки нет прежде всего обязанностей перед своим отцом? Повиновение отцу — вот первая заповедь! Разве есть что-нибудь важнее? — Он все больше и больше повышал голос. — Можно подумать, будто я ничего не говорил! Можно подумать, будто я разрешил ей пойти туда! Очевидно, вот чему она учится в этих своих проклятых лондонских колледжах. Очевидно, этот чертов вздор…
— Шш, Питер! — воскликнула мисс Стэнли.
Он сразу замолчал. В наступившей тишине они услышали, как наверху, на лестничной площадке, открылась и закрылась дверь. Затем донесся звук легких шагов, осторожно спускавшихся по лестнице, и слабый шелест юбок.
— Скажи ей, — произнес мистер Стэнли, делая повелительный жест, — чтобы она пришла сюда.
Мисс Стэнли появилась в дверях кабинета и стала смотреть на Анну-Веронику, спускающуюся по лестнице.
Девушка раскраснелась от волнения, глаза ее блестели, она готовилась к бою; тетка никогда не видела ее такой изящной и красивой. Манто с капюшоном из черного шелка целиком закрывало ее маскарадный костюм, виднелись только зеленовато-серые чулки, «турецкие» туфли и шелковые шаровары, неизбежные для невесты Корсара. Под капюшоном была красная шелковая косынка, которой она повязала свои непокорные волосы, и длинные филигранные серьги из желтой меди, как-то прикрепленные к ушам (если только она их не проколола! Страшно было даже подумать об этом!).
— Я ухожу, тетя, — сказала
— Отец в кабинете и хочет поговорить с тобой.
Анна-Вероника заколебалась, потом остановилась перед открытой дверью кабинета и взглянула на суровое лицо отца. Она заговорила совершенно фальшивым тоном напускного веселья:
— Я очень тороплюсь, до свидания, папа. Еду с Уиджетами в Лондон на этот бал.
— Послушай меня, Анна-Вероника! — произнес мистер Стэнли. — Ты на этот бал не поедешь!
Анна-Вероника ответила уже менее веселым тоном, в нем было больше собственного достоинства:
— По-моему, мы этот вопрос с тобой обсудили, отец.
— Ты на этот бал не поедешь. Ты в таком виде из дому не выйдешь.
Анна-Вероника сделала еще более серьезную попытку обойтись с ним так, как она обошлась бы со всяким мужчиной, подчеркивая свое право на мужское уважение.
— Видишь ли, — начала она очень мягко, — я все-таки ухожу. Очень сожалею, если это тебе покажется непослушанием, и все же я пойду. Мне бы хотелось, — она почувствовала, что вступила на скользкий путь, — мне очень бы хотелось, чтобы нам не из-за чего было ссориться.
Она сразу умолкла, повернулась и направилась к парадной двери. Он тут же настиг ее.
— Очевидно, ты не слышала меня, Ви, — выговорил он, с трудом сдерживая ярость. — Я же сказал тебе, — вдруг заорал он, — ты не поедешь!
Сделав невероятное усилие, чтобы сохранить вид принцессы, она переиграла. Высоко подняв голову, не зная, что сказать, Анна-Вероника направилась к двери. Отец преградил ей путь, и несколько секунд они боролись, перехватывая руками запор американского замка. Их лица дышали одинаковым бешенством.
— Пусти! — произнесла она, задыхаясь от гнева.
— Вероника! — испуганно воскликнула мисс Стэнли. — Питер!
Мгновение казалось, что оба они, доведенные до отчаяния, вот-вот сцепятся. В их отношениях никогда не было насилия с тех пор, как однажды, очень давно, он, несмотря на протесты матери, унес ее, визжащую и брыкающуюся, в наказание за какую-то провинность в детскую. Теперь, столкнувшись таким образом, они испытали чувство, близкое к ужасу.
Дверь запиралась на задвижку и американский замок с внутренним ключом; на ночь накидывали цепочку и задвигали два засова. Изо всех сил стараясь не толкать друг друга, Анна-Вероника и ее отец затеяли нелепую и отчаянную борьбу: она силилась отпереть дверь, он — удержать дверь на запоре. Девушка ухватилась за ключ, пытаясь повернуть его, мистер Стэнли грубо и больно стиснул ей руку, зажав в ней стержень ключа. Он стал выкручивать ей кисть. Она закричала от боли.
Неистовый стыд и отвращение к самой себе охватили ее. В ней проснулось сознание разбитой привязанности, огромного, унизительного несчастья, свалившегося на них.
Она вдруг прекратила борьбу, отступила, повернулась и бросилась вверх по лестнице.
Послышался не то плач, не то смех. Добравшись до своей комнаты, она захлопнула дверь и заперла ее на ключ, как будто все еще опасаясь насилия и преследования.
— Боже мой! Боже мой! — Она расплакалась. Сбросив манто, «невеста Корсара» стала ходить по комнате в мучительном душевном волнении. — Почему он не может спокойно объясниться со мной, — бормотала она, — вместо того, чтобы действовать вот так?