Анна-Вероника
Шрифт:
К сожалению, Рэмедж был настроен несколько меланхолически.
— На прошлой неделе я заработал больше семисот фунтов, — сообщил он.
— Замечательно! — воскликнула Анна-Вероника.
— Ничуть, — отозвался он, — просто удача в деловой игре.
— Это удача, на которую можно купить очень многое.
— Ничего из того, что человеку хочется.
Рэмедж обернулся к лакею, предлагавшему карту вин.
— Меня может развеселить только шампанское, — заявил он и стал выбирать. — Вот это, — сказал он, но затем передумал: — Нет! Это слаще? Отлично.
— У меня все как будто идет хорошо, — продолжал Рэмедж, скрестив на груди руки и глядя на Анну-Веронику
Он наклонился над тарелкой с супом. И тут же повторил:
— Кажется, я влюбился.
— Не может быть, — ответила Анна-Вероника тоном многоопытной женщины.
— Откуда вы знаете?
— Ведь это же нельзя назвать угнетающим состоянием, верно?
— Уж вы этого знать не можете.
— У каждого своя теория, — пояснила Анна-Вероника с сияющим лицом.
— Ну, знаете, теории! Влюбленность — факт.
— Она должна радовать.
— Любовь — это тревога… жажда. Что еще? — спросил он подошедшего лакея. — Пармезан? Уберите!
Мистер Рэмедж взглянул в лицо Анны-Вероники, оно показалось ему совершенно лучезарным. Интересно, почему она думает, что любовь дает людям счастье? И он заговорил о сассапарели и гвоздике, украшавших стол. Затем, наполнив ее бокал шампанским, сказал:
— Вы должны выпить, потому что у меня тоска.
За перепелками они вернулись к вопросу о любви.
— Почему, — неожиданно спросил Рэмедж, и что-то жадное промелькнуло в его лице, — вы считаете, что любовь приносит людям счастье?
— Должна, я уверена.
— Но почему?
Анне-Веронике он показался чересчур настойчивым.
— Женщины чувствуют это инстинктивно.
— Интересно, так ли это? — заметил Рэмедж. — Я сомневаюсь в женском инстинкте. Один из обычных предрассудков. Женщина якобы знает, когда мужчина в нее влюблен. А вы как считаете?
С видом беспристрастного судьи Анна-Вероника подбирала вилкой салат.
— Думаю, женщина должна знать, — решила она.
— Вот как? — многозначительно произнес Рэмедж.
Анна-Вероника взглянула на него и заметила устремленные на нее мрачные глаза, которыми он пытался выразить больше, чем они способны были выразить. Наступило короткое молчание, и в ее сознании быстро пронеслись смутные подозрения и предчувствия.
— Может быть, о женском инстинкте действительно говорят глупости, — сказала она, чтобы избежать объяснений. — Кроме того, девушки и женщины, вероятно, отличаются друг от друга. Не знаю. Мне кажется, девушка не может знать, влюблен ли в нее мужчина или нет. — Она подумала о Кейпсе. Ее мысли невольно выливались в слова. — Девушка не может знать. По-моему, это зависит от ее душевного состояния. Когда страстно чего-нибудь желаешь, начинаешь думать, что это недоступно. Если полюбишь, наверное, начинаешь сомневаться. А если полюбишь очень сильно, как раз и становишься слепой, когда особенно хочешь быть зрячей.
Анна-Вероника осеклась, испугавшись, что ее слова наведут Рэмеджа на мысль о Кейпсе, и действительно его лицо выражало нетерпение.
— Даже так! — сказал он.
Анна-Вероника покраснела.
— Вот и все, — произнесла она. — Боюсь, я представляю себе эти вещи несколько туманно.
Рэмедж взглянул на нее, затем глубоко задумался. Из этого состояния его вывел лакей, который подошел, чтобы обсудить дальнейший заказ.
— Анна-Вероника, вы бывали в опере? — спросил Рэмедж.
— Раз или два.
— Хотите пойти сегодня?
— Я с удовольствием послушаю музыку. А что сегодня идет?
— «Тристан».
— Я
— Значит, решено. Мы пойдем, какие-нибудь места найдутся.
— Это очень любезно с вашей стороны.
— Любезны вы, что согласились пойти.
Они сели в экипаж; Анна-Вероника откинулась на спинку с приятным ощущением комфорта, ей было весело из-под полуопущенных век наблюдать огни, суету, движение, мглистое поблескивание улицы, а Рэмедж сидел к ней ближе, чем следовало, и временами поглядывал на нее, порывался говорить, но молчал. Приехав в Ковент-Гарден, он достал билет в одну из верхних маленьких лож; когда они вошли, увертюра уже началась.
Анна-Вероника сняла жакет, села на стул, стоявший с краю, и, наклонившись вперед, стала смотреть в огромный, подернутый теплой коричневатой дымкой зал. Рэмедж поставил стул близко к ней и вместе с тем так, чтобы хорошо видеть сцену. Музыка постепенно завладевала Анной-Вероникой; она переводила глаза с рядов публики, едва видной в полумраке, на поглощенный своим делом небольшой оркестр, где трепетали смычки и мерно двигались темные и серебристые инструменты, видела ярко освещенные партитуры и притушенные верхние люстры. Анна-Вероника всего один раз была в опере, тогда она сидела на дешевых местах, в тесноте, и рамкой к спектаклю служили спины, головы и женские шляпки; теперь у нее, наоборот, возникло приятное ощущение, что тут просторно и удобно. При заключительных тактах увертюры занавес поднялся, и зрители увидели Изольду на носу примитивно сделанного корабля. С высокой мачты донесся голос молодого моряка, и начался рассказ о бессмертных любовниках. Анна-Вероника знала эту легенду лишь в общих чертах и следила за развертывающимся действием со все возрастающим, страстным интересом. Великолепные голоса раскрывали все перипетии этой любви, а корабль плыл по морю под мерные взмахи весел. В минуту страстного объяснения между влюбленными, когда они впервые осознают свои чувства, словно ворвавшаяся дисгармония, появляется король Марк, встреченный приветственными кликами матросов, и становится рядом с ними.
Складки занавеса медленно опустились, музыка стихла, в зале вспыхнул свет. Анна-Вероника очнулась от восхитительных звуков и красок, от смятенных грез любви, невольно завладевших ее сердцем, и увидела, что Рэмедж сидел почти прижавшись к ней, а рука его слегка касалась ее талии. Она поспешно отодвинулась, и рука упала.
— Честное слово, Анна-Вероника, — сказал он, глубоко вздохнув, — это же так волнует.
Она сидела совершенно неподвижно и смотрела на него.
— Хорошо бы, если бы мы с вами выпили любовный напиток, — проговорил он.
Она не нашлась, что ответить, и он продолжал:
— Эта музыка питает любовь. Она будит во мне безмерную жажду жизни. Жить! Жить и любить! Она будит во мне желание быть вечно молодым, сильным, верным, а потом умереть великолепной смертью.
— Это прекрасно, — тихо ответила Анна-Вероника.
Они помолчали, теперь уже хорошо понимая друг друга. Анну-Веронику волновал и смущал тот странный новый свет, в котором предстали перед ней их отношения. Она раньше никогда не думала с этой точки зрения о Рэмедже. И она не была шокирована, но поражена и ужасно заинтересована. И все же это не должно продолжаться. Она чувствовала: вот он сейчас скажет еще что-то, что-то еще более личное и интимное. Ей было любопытно узнать, и вместе с тем она твердо решила не слушать его. Надо любой ценой заставить его говорить на нейтральную тему.