Анна-Вероника
Шрифт:
— Вас. Я хочу, чтобы вы были моим возлюбленным. Я хочу отдаться вам. Я хочу быть для вас всем, чем только могу. — Она помолчала. — Вам ясно? — спросила она.
— Если бы я не любил вас больше самого себя, я бы так не боролся с вами. Я уверен, вы недостаточно все продумали, — продолжал он. — Вы не знаете, к чему ведут такие отношения. Мы влюблены. У нас кружится голова от желания близости. Но что мы можем сделать? Вот я, меня связывает респектабельность и эта лаборатория. Вы живете дома. Это значит… встречаться только
— Мне все равно, как мы будем встречаться, — сказала она.
— Ваша жизнь будет испорчена.
— Это украсит ее. Я хочу вас. Мне это ясно. Вы для меня единственный в мире. Вы меня понимаете. Вы единственный, кого я понимаю и чувствую и чьи чувства разделяю, я вас не идеализирую. Не воображайте. И не потому, что вы хороший, а оттого, что, быть может, я очень плохая; в вас есть что-то… живое, какое-то понимание. Это что-то возрождается при каждой нашей встрече и томится, когда мы в разлуке. Видите ли, я эгоистична. Склонна к иронии. Слишком много думаю о себе. Вы единственный человек, к которому я действительно отношусь хорошо, искренне и без всякого эгоизма. Я испорчу себе жизнь, если вы не придете и не возьмете ее. Я такая. В вас, если вы можете любить меня, мое спасение. Спасение. Я знаю, что поступаю правильнее вас. Вспомните, вспомните о моем обручении!
Их беседа прерывалась красноречивыми паузами, и эти паузы противоречили всему, что он считал долгом сказать.
Она встала перед ним с легкой улыбкой на губах.
— По-моему, мы исчерпали наш спор, — сказала она.
— Думаю, что да, — серьезно ответил он, обнял ее и, откинув волосы с ее лба, очень нежно поцеловал в губы.
Следующее воскресенье они провели в Ричмонд-парке, радуясь тому, что им не надо разлучаться весь этот долгий летний, солнечный день, и подробно обсуждали свое положение.
— В нашем чувстве — чистая свежесть весны и молодости, — сказал Кейпс, — это любовь с пушком юности. Отношения таких любовников, как мы, обменявшихся только одним жарким поцелуем, — это роса, сверкающая на солнце. Сегодня я люблю все вокруг, все в вас, но люблю больше всего вот это… эту нашу чистоту.
— Ты не можешь себе представить, — продолжал он, — до чего постыдной может быть тайная любовная связь.
— У нас не тайная любовь, — ответила Анна-Вероника.
— Ничуть. И она у нас не будет такой… Мы не должны этого допускать.
Они бродили среди деревьев, сидели на поросшем мхом берегу, отдыхали, дружески болтая, на скамейках, потом пошли обратно, позавтракали в ресторане «Звезда и Подвязка», проговорили до вечера в саду над излучиной реки. Им ведь надо было поговорить о целой вселенной, о двух вселенных.
— Что же мы будем делать? — спросил Кейпс, устремив глаза вдаль, на широкой простор за изгибом реки.
— Я сделаю все, что ты захочешь, — ответила Анна-Вероника.
— Моя первая
Он задумался, потом продолжал:
— Любовь требует бережности… Нужно быть очень осторожным… Это чудесное, но нежное растение… Я не знал. Я боюсь любви, с которой облетят лепестки, и она станет пошлой и уродливой. Как мне выразить все, что я чувствую? Я бесконечно тебя люблю. И боюсь… Я в тревоге, в радостной тревоге, как человек, который нашел сокровище.
— Ты же знаешь, — сказала Анна-Вероника, — я просто пришла к тебе и отдала себя в твои руки.
— Поэтому я не в меру щепетилен. Я боюсь. Я не хочу схватить тебя горячими, грубыми руками.
— Как тебе угодно, любимый. Мне все равно. Ты не можешь совершить ничего дурного. Ничего. Я в этом совершенно уверена. Я знаю, что делаю. Я отдаю себя тебе.
— Дай бот, чтобы ты никогда не раскаялась в этом! — воскликнул Кейпс.
Она положила свою руку в его, и Кейпс стиснул ее.
— Видишь ли, — сказал он, — едва ли мы сможем когда-нибудь пожениться. Едва ли. Я думал… Я опять пойду к жене. Я сделаю все, что в моих силах. Но, во всяком случае, мы, несмотря на любовь, очень долго сможем быть только друзьями.
Он сделал паузу. Она помедлила, затем сказала:
— Будет так, как ты захочешь.
— Но почему это должно влиять на нашу жизнь? — спросил он.
И затем, так как она не отвечала, добавил:
— Если мы любим друг друга.
Прошло меньше недели после их прогулки. Кейпс во время перерыва вошел в лабораторию и сел около Анны-Вероники для обычной беседы. Он взял горсть миндаля и изюма, которые она протянула ему, — оба перестали ходить завтракать — и задержал на миг ее руку, чтобы поцеловать кончики пальцев. Они помолчали.
— Ну как? — спросила она.
— Послушай! — сказал он, сидя совершенно неподвижно. — Давай уедем.
— Уехать! — Вначале она не поняла его, потом сердце у нее заколотилось.
— Прекратим этот… этот обман, — пояснил он. — А то мы, как в поэме у Броунинга о картине и статуе. Я не могу этого вынести. Уедем и будем вместе, пока не поженимся. Ты рискнешь?
— Ты имеешь в виду — сейчас?
— После окончания сессии. Это единственный правильный для нас путь. Ты готова пойти на это?
Она стиснула руки.
— Да, — еле слышно ответила Анна-Вероника. И добавила: — Конечно! В любую минуту. Я этого всегда хотела.
Она смотрела перед собой, стараясь сдержать подступавшие слезы.
Кейпс продолжал все так же твердо, сквозь зубы:
— Есть бесконечное множество причин для того, чтобы мы этого не делали. Множество. Большинство людей осудит нас. Многие сочтут нас навсегда запятнанными… Тебе это понятно?
— Кого может заботить мнение этих людей? — ответила она, не глядя на него.