Анна Ярославна. Русская королева Франции

Добрава Валерия

И она рассказала и поплакала. А потом они вместе пошли обедать. В зале их уже ждал человек в черной сутане. С некоторых пор Анна побаивалась их. Какие еще вести несут они? Хоть Рауль и обещал хорошие, но вдруг это не тот, а другой, еще один?…

– Это архиепископ Руана, – шепнул Анне муж. – Здравствуйте, мой дорогой Жан! Как дорога? Не слишком утомила вас?

– Право, бывало и хуже, – буркнул архиепископ. – Надеюсь, что ваша кухарка возместит мне все неудобства долгого пути изысканными кушаньями, славящимися на всю Францию.

И больше Жан не проронил ни слова, потому что

его рот был занят дегустацией блюд и вин. Анна шепотом спросила у Рауля, всегда ли архиепископы Руана так себя ведут.

– Не знаю, милая, – ответил муж. – Я других не видел.

– Хммм, – произнес наконец гость, вытирая рот салфеткой. – Яства и впрямь были отменные.

– Рад, что смог вам угодить.

– Да, смогли. И теперь я заслуженно могу сообщить вам весть, с которой мчался сюда, как молодой козлик.

Анна прыснула в кулак. Рауль строго посмотрел на нее, призывая к тишине.

– Ну, так вот, Рауль де Валуа де Крепи, – архиепископ торжественно поднялся на ноги, – снимаю с вас отлучение от церкви и признаю ваш брак с Анной Киевской, вдовой французского короля Генриха I законным!

Анна от удивления и от радости чуть не захлопала в ладоши, как маленькая девочка. Наконец-то с них снят этот груз. Ее молитвы святому Викентию были услышаны. Теперь она станет еще счастливее, если это вообще возможно. Она подбежала к Раулю и обняла его.

– Спасибо вам, архиепископ, за столь удивительную новость. Я больше не буду бояться людей в черной сутане, – воскликнула восторженно Анна. – Я, наоборот, буду радоваться, встречая вас!

– А уж я-то как рад, – пробурчал Жан, поглаживая свой огромный живот. – Вот только боюсь, что на обратный путь моих сил не хватит.

– Оставайтесь у нас ночевать, – в один голос предложили супруги. – Жоржи будет счастлива приготовить для вас завтрак.

– О, ну тогда конечно. Ради завтрака Жоржи я готов пропустить утреннюю мессу.

Счастливые Рауль с Анной вышли прогуляться в сад.

– Ну что, понравился тебе мой второй сюрприз? – лукаво спросил Рауль.

– Даже куда больше, чем первый. Хотя первый – тоже хорош, – сказала она и рассмеялась.

Но недолго супруги прожили, наслаждаясь своим законным счастьем. В этом же году, по дороге из захваченной Перонны, Рауль внезапно скончался от сердечного приступа. Его тело отвезли в ближайшие владения, принадлежавшие семье Валуа – в Мондидье. И Анна долго еще пребывала в беззаботном неведении относительно своего вдовства. Дети Рауля не сочли нужным даже пригласить ее на похороны мужа, которые, кстати, состоялись весьма скоро. Только когда в Крепи заявились представители власти с приказом выселить оттуда вдову, Анна узнала о постигшем ее горе. Она не кричала и не плакала. Ее глаза остались сухи. Только лицо в один миг постарело, словно превратилось в надгробную маску. Она уехала вместе с Жаном и Жоржи, не пожелавшими оставаться в услужении у молодого де Крепи.

Глава 23

При дворе Филиппа

Филипп, возмужавший, стоял рядом со своей женой Бертой Голландской – худощавой рыжеволосой девушкой. По правую руку от короля стояла его мать Анна. Она вернулась ко двору после смерти своего второго мужа и

вновь стала принимать участие в государственных делах.

– Вы, матушка, займитесь этими прошениями пока, – говорил Филипп, раскладывая перед ней целую кипу пожелтевших бумаг. – Они тут уже с полгода, если не больше, валяются.

И Анна молча бралась за любую работу. Она отвлекала ее от воспоминаний о прошлом. Только один человек еще мог вызвать на ее лице оживление – это старик Готье. Он снова сидел с Анной в их старом кабинете и рассказывал о делах, творящихся в мире. А она жаловалась ему на интриги, затеянные против нее Бертой. Новая королева любила Филиппа собственнической любовью и ревновала его, как дикая кошка. И к матери в том числе.

– Она окружила меня своими шпионками. Я вижу их за собой повсюду. Так просто стало невозможно жить.

– Уезжайте отсюда, Анна. Я говорю, как старый друг, вам здесь не место.

– Но куда?

– Куда угодно. В Санлис или к Агнесс. Навестите внуков.

У Эммы к тому времени было уже двое сыновей и ожидалось еще прибавление.

– Но не помешаю ли я там их семейству? – озабоченно спрашивала Анна.

– Ну, уж не больше, чем здесь. Я вас уверяю.

– А я вам верю. Только вам я и верю.

Но Готье уже еле держался. Один лишь его краешек сутаны трепыхался еще в этом мире, остальное уже утянуло в мир иной.

– Я стар. Я так стар, что не чувствую желания жить, – говорил он Анне в минуты слабости.

– Нет, Готье. Только не ты. Только не сейчас. Я тебя умоляю. Побудь со мной еще немного.

И Готье ждал. Только ради нее он жил. Только она держала его здесь. Все остальное, даже Бог, утратили для него свое значение.

А Анна день за днем худела и начала кашлять от бумажной пыли.

– Пожалейте себя, моя госпожа, – просил Готье. – Давайте уедем на свежий воздух. Туда, где поют птицы и цветут тюльпаны.

– Еще чуть-чуть. Вот разберусь с этими бумагами, – и она снова углублялась в приказы, прошения, доносы.

Так незаметно пролетели полгода. Наступила зима. И Анна стала кашлять еще чаще. А с ней вместе и Готье. Сквозняки в огромном королевском дворце были повсюду. Берта не вылезала из меховой накидки и кресла, стоящего перед камином. Она жаловалась Филиппу:

– Ты слышишь, как кашляет твоя мать и этот страшный старик? Они притащат в наш дом заразу, а я, ты знаешь, хрупкого здоровья. Вдруг я уже понесла и в моем чреве будущий наследник? Что если из-за твоей матери он погибнет, так и не родившись?

Напуганный подобными разговорами, Филипп однажды подошел к матери и сказал:

– Дорогая мама, я вижу, что вы сильно больны и вообще устали от работы, которую я вас вынудил делать, – Анна начала было отмахиваться, но сын ее прервал. – Поэтому я хочу, чтобы вы с Готье как можно скорее поехали куда-нибудь на природу, на свежий воздух… – Филипп не знал больше, что придумать.

– Свежего воздуха и здесь навалом, – съязвил потом Готье.

Так началось вынужденное скитание Анны. Сперва они направились к Агнесс, где их приняли с распростертыми объятиями и детскими визгами. Малыш Симон залез к бабушке на колени и весь вечер не желал оттуда спускаться.