Аномалия Шарли
Шрифт:
Я не могла этого сказать. Я ненавидела плакать. Еще больше я ненавидела плакать перед другими людьми, и больше всего я ненавидела плакать перед Ральфом — потому что мой плач обычно заставлял его плакать. Но не в этот раз.
На этот раз он смотрел на меня так, будто я была самым несчастным человеком на земле. Он жалел меня. Ему было жаль меня, потому что я не мог понять, насколько глупо было не покинуть Гранит, когда у меня был шанс. И теперь, когда у него появился шанс, он им пользовался.
Он не собирался меня ждать.
— Шарли…
Я захлопнула дверь в ответ. Я выбежала в холл, устремилась к своему крылу и взлетела по лестнице. Мое тело взяло верх, потому что мои глаза были ослеплены слезами.
Это было невозможно. Ничто не казалось реальным. Я плакала, пока не заснула, а проснулась, надеясь, что это был всего лишь сон. Но это было не так.
Когда я проснулась, Ральфа уже не было. И я была одна.
ГЛАВА 5
Я была одна.
Впервые за двенадцать лет я провела ночь в тишине. У меня ничего не было. У меня никого не было. У меня не было причин вставать. Я лежала неподвижно, когда наступило утро, когда солнце поднялось и превратило свет из серого в золотой, пока я пыталась понять, что я сделала, чтобы заставить Ральфа покинуть меня.
Но я не могла.
Это было непостижимо, мысль о том, что кто-то, о ком я так сильно заботилась, мог так мало заботиться обо мне. Я бы сделала все для Ральфа, бросила бы все ради него. Я принимала побои за него. Я брала на себя вину. И Бог знает, я жила бы сейчас намного лучше, если бы не Ральф.
Я отказала Говарду семнадцать раз. Семнадцать раз. Я стояла в дверях Опала — свободы — семнадцать раз. И семнадцать раз я уходила. Я уходила, потому что Ральф был для меня дороже, чем моя свобода.
И меня поражало, что я стоила для него меньше.
Может, я не хотела это понимать. Может, это было проблемой. Может, это имело смысл. Ральф всегда был умнее меня. Он всегда мог видеть вещи ясно и понимать их намного раньше, чем я. Может, я была глупа, раз уходила так много раз, и это я получила за то, что была глупа.
Я никогда не придумывала причину, чтобы встать с постели. В конце концов, я вставала, потому что всегда так делала. Это все, что я когда-либо собиралась делать. Это все, что мне оставалось сделать. Так что я решила, что я могла дальше делать это.
— Доброе утро, Билл, — сказала я, забираясь на заднее сиденье мусоровоза.
Было еще слишком рано. Солнце находилось в половине ладони над горизонтом, а у Билла была очень большая батарея. Я слышала слабые гудки, исходящие от его солнечной панели, которая изо всех сил пыталась впитать часть света. Звуковой сигнал начинался медленно, но становился быстрее, когда батарея почти полностью заряжалась. У меня было около минуты до того, как его двигатель заведется.
Я пыталась держать себя в руках. У меня сегодня был Изумруд: это
Не смог.
Я сразу заметила, что картинка была намного тяжелее, чем обычно. Сзади к ней было что-то приклеено: толстая металлическая заглушка с торчащим из конца рядом зубцов. Зубцы были расположены неравномерно и выступали на разную длину. Когда я посмотрела на них, я узнала рисунок.
Он такой же, как группа отверстий в приборной панели Билла, прямо под словами «ручное управление». Штыри пройдут в эти отверстия, и когда я поверну ключ, я буду иметь полный контроль над педалями и рулем.
Это был ключ, который Ральф пообещал сделать для меня. Должно быть, он оставил его здесь — и для этого он должен был вытащить свой кислородный баллон на задний двор стоянки. На пятьдесят ярдов по гравию, пеплу и грязи.
Ему было нелегко. Когда я подумала об этом, на глаза навернулись слезы, но мне удалось сморгнуть их. Когда я оторвала ключ от фотографии и увидела записку, приклеенную к ней, я потеряла контроль:
Шарли,
Это не прощание. Я вернусь за тобой, обещаю. Но это должен сделать один из нас. Может, я объясню тебе это когда-нибудь, но сейчас ты просто должна мне доверять. Я делаю это для нас. Для всех нас.
Ральф
Я мгновение была в шоке. Затем я швырнула ключ на землю и порвала его записку на куски.
В этой записке не было ничего, что стоило бы хранить. Он не сказал ничего, что я хотела, чтобы он сказал, ничего, что он должен был сказать. Он даже не сказал, что сожалеет.
— Ублюдок, — прошипела я.
Хотела бы я знать слова похуже, чтобы назвать его. Я бы хотела, чтобы у меня было слово, которое было бы достаточно плохим, чтобы немного напугать меня, потому что, если бы я была напуган, это могло бы немного ослабить давление в моей груди. Но как мне назвать того, кто причинил мне такую боль? Кто вырвал мое сердце и растоптал его? Что можно сказать, когда я чувствовала, что у меня в ребрах застряли маленькие кусочки гравия? Или отпечаток ботинка был на моей душе?
Хотела бы я, чтобы для кого-то такого было какое-то слово — и, может, оно и было, но я его не знала. Поэтому все, что я чувствовала, просто выливалось из меня потоком гневных слез.
К тому времени, когда Билл выехал с парковки, я уже была в сопливом беспорядке.
Изумруд находился рядом с Сапфиром. Было быстрее прорваться через Выход, чем ехать в обход. Я смотрела налитыми кровью глазами, как мимо нас проносились поля. Сегодня не было дуновения ветра. Сорняки были мертвы и неподвижны, готовились к тому, что обещало стать жарким днем.