Аномалия Шарли

Форд Ша

Говард отвернулся. Он опустил свою широкополую шляпу на стол, заставленный медицинскими инструментами. Затем он выскользнул из своей черной куртки и повесил ее на крючок, торчащий из стены. И закрыл дверь.

— Шарлиз, Шарлиз — счастливое число семь. И тут я уже почти потерял надежду. Но ты похожа, да?

Он барабанил пальцами по дверному косяку, улыбаясь — из-за чего, я не знала. Говард говорил так, будто я должна была понимать все, что он говорил. Но я чувствовала, будто меня бросили в самое сердце чего-то действительно странного.

Наконец, глаза Говарда вернулись ко мне.

— Я думаю,

что ты особенная. Знаешь, почему я так думаю?

Я не знала.

Я не была уверена, что хотела знать.

Но я не могла сказать так.

— У тебя учащается сердцебиение, — сказал Говард, кивая на что-то позади меня. — Ты испугалась? Не стоит. Ты особенная.

Он склонился над моей кроватью — так сильно, что я видела только его глаза. Они были так же страшны вблизи, как и с другой стороны комнаты. После неудобного момента он отстранился и вернулся к столу со всеми инструментами.

— Я думаю, что ты особенная, потому что из тысяч Перезагрузок, которые больница раздавала за эти годы, ты единственная, у кого была аллергическая реакция. Единственная. Из тысяч. И это чуть не убило тебя.

Он стоял ко мне спиной, но я слышала, как он открывал и закрывал ящики стола. Искал что-то. Когда он нашел это, то радостно хмыкнул. Он закатал рукава своей накрахмаленной белой рубашки, напевая под нос, пока расстегивал пуговицы.

— Один из тысячи — и я его пропустил, — Говард звучал почти сердито. — Конечно, я читал больничные отчеты. Но это совсем не то же самое, как увидеть это своими глазами, понимаешь, о чем я?

Он рылся в ящиках, шуршал. Я была уверена, что мой сердечный ритм уже достиг предела и вылетел за рамки. Я была уверена, что должно произойти что-то плохое. Но мой разум был молод и мал, слишком мал, чтобы строить догадки.

А потом я услышала:

Цок-цок-цок.

Говард снова склонился над моей кроватью. Я увидела флакон в его руке, и холод в его глазах внезапно обрел смысл. Я была права, опасаясь.

— Ты не возражаешь, если мы снова попробуем перезагрузку? — его красные губы раскрылись в улыбке, обнажая два ряда идеально белых зубов. — Мне бы очень хотелось увидеть это своими глазами.

ГЛАВА 2

— ГАХ!

Мое тело содрогнулось, когда я сделала первый глоток воздуха за долгое время. Я так старалась вдохнуть, что моя спина выгнулась над столом. Спина рухнула с такой силой, что стеклянный купол надо мной содрогнулся.

Я была в аварийном доке: это труба размером с тело, оснащенная всеми датчиками, инструментами и уколами, необходимыми для поддержания жизни человека. В Граните не было больницы, потому что здесь не о ком беспокоиться. Поэтому, когда один из нас умирал, лаборанты бросали

нас в док и надеялись, что мы выйдем оттуда живыми.

Это было в третий раз на этой неделе.

— С возвращением, Шарлиз, — раздался знакомый голос в колонке.

Я обернулась и увидела, как Говард смотрел на меня через стекло. Прошло двенадцать лет, а он ничуть не изменился.

Но я изменилась.

Я его больше не боялась.

— Убивайте меня, сколько хотите — ответ по-прежнему нет, — сказала я.

Мой голос хрипел в горле, а легкие ощущались как пара губок, пропитанных грязью. Как это случилось, на этот раз? Словно в ответ, мои руки и ноги начали дергаться. Мои пальцы были широко растопырены, и мои руки двигались маленькими полукругами на запястьях. Они продолжали это движение, пока не пришел ответ.

Это был Бак. Говард бросил меня в Бак, закрыл крышку и оставил меня грести, пока я не утонула. Были определенно способы хуже. Я бы предпочла прожить неделю, не умирая. Но Бак был не так уж и плох.

Говард, должно быть, впадал в отчаяние.

— Имя и дата, пожалуйста, — когда я не ответила, он поднял брови. — Ну, я полагаю, если субъект не в сознании, мне придется нанести удар током…

— Шарлиз Смит. Где-то в мае — не знаю, какой именно день, потому что не знаю, как долго я отсутствовала, — и год 2412. Субъект в сознании, — прорычала я.

Говард улыбнулся, сделал пометку в своем кубе. Затем он наклонился и с громким стуком ударил локтем по куполу.

— Почему ты так усложняешь себе задачу, а? Назло? Потому что ты не делаешь мне больно. Ты просто делаешь себе больно.

Это не правда. Говард — глава отдела планирования. Весь этот район и все, кто в нем, находились под его ответственностью. Это была его идея заменить машины дешевой одноразовой рабочей силой. Он был тем, кто пообещал, что рабочие будут цивилизованными и готовыми к ассимиляции, когда достигнут совершеннолетия, потому что Далласу очень не нравилось слово раб.

И если он не представит доказательства своего обещания до сентября, на кону будет его задница.

Пока что я была единственным доказательством, которое у него было.

— Я уже говорила: я не уеду отсюда без Ральфа. Он заслуживает шанса так же, как и я.

Говард усмехнулся.

— Мальчик-синяк? Он бы не пережил путешествие по ворсистому ковру, не говоря уже о переезде в Опал.

В Граните было всего два человека, и Говард, похоже, до сих пор не мог запомнить имя Ральфа. Вместо этого он называл его Синяком, что было отсылкой к родимому пятну на его лице. Большинство людей дергались, когда видели его, но мне это нравилось: я думала, что красный цвет подчеркивал его глаза цвета морской пены.

Однако Ральфу это совсем не нравилось — и он ненавидел, когда Говард называл его Синяком.

Я пыталась объяснить ему, что Говард просто осёл и что он делал почти всё, чтобы задеть нас. Он называл меня Грязнолицей первые три месяца моей жизни в Граните, потому что из-за моей бледной кожи и темных веснушек казалось, что я была забрызгана грязью.

Это все еще было написано в моем личном деле: Шарлиз Смит. Каштановые волосы. Карие глаза. Пять футов четыре дюйма. Лицо выглядит так, будто она держала его рядом с крутящейся шиной.