Антарктида: Четвертый рейх
Шрифт:
54
Октябрь 1943 года. Германия.
Окрестности Падерборна, земля Северный Рейн-Вестфалия.
После совещания Гиммлер предложил Скорцени сесть в его лимузин и, устроившись рядом с ним на заднем сиденье, приказал водителю поднять за своей спиной пуленепробиваемое стекло. Теперь они могли говорить, не опасаясь, что водитель их услышит.
Какое-то время они ехали молча. Похоже было, что Гиммлер, не имевший достаточного опыта общения с «самым страшным человеком Европы», в самом деле, не знал, каким образом начать этот
– Я понимаю, Скорцени, что фюрер потребовал от вас молчания, – наконец заговорил Гиммлер и, повернувшись к нему лицом, навел два свинцовых окуляра своих очков, словно два спаренных ствола.
– Потребовал, – жестко отрубил Скорцени, не желая делать ему снисхождения.
– Но если в самых общих чертах… Каково отношение гостя рейха и тех Высших Неизвестных, которые стоят за ним, к рейху и…
– В самых общих чертах высказать это невозможно. – Скорцени понимал, что ни пресекать этот разговор, ни лгать Гиммлеру не имеет смысла. Не исключено, что во время очередного перемирия фюрер сам разоткровенничается с вождем СС, и тогда уже Гиммлер не простит ему лжи. Не то чтобы Скорцени боялся Гиммлера, просто он давно решил для себя, что закаляться и добывать славу следует в борьбе с внешними врагами рейха, а не в кулуарной грызне с его высшими чиновниками.
– И все же, – более настойчиво поинтересовался рейхсфюрер СС, буквально наваливаясь на его правое плечо. – И можете не сомневаться, что все сказанное останется сугубо между нами.
– Вы ставите меня в очень сложное положение, господин рейхсфюрер.
– Понимаю. Но фюрер вел себя как-то странно.
– Фюрер – есть фюрер, – уклончиво ответил Скорцени. – Он неординарен, причем во всем.
– Я не об экстравагантности фюрера, я – о другом. Чутье подсказывает мне, что на самом деле встреча оказалась более сложной, нежели фюрер мог предположить.
«Он не отстанет, – понял Скорцени. – Дорога к Берлину станет дорогой пытки».
– Предчувствие вас не обмануло, рейхсфюрер.
– А в деталях? Хотя бы в самых общих выражениях.
– Если в самых общих, то ситуация сложная. Высшие Неизвестные – будем называть их так – уже не верят в нашу победу. И не позволят нам создать оружие возмездия до того, как русские и их союзники войдут в Берлин.
– А когда русские войдут, мы для кого будем создавать это оружие – для коммунистов?
– Для себя и своих потомков, но уже в Рейх-Атлантиде. О Германии времен Гитлера они говорят уже в прошедшем времени; интерес для них представляет только то, что мы успеем заложить и сотворить до конца войны в раю, открытом для нас подводными асами гросс-адмирала Деница.
– То есть Высшие Неизвестные уже не приемлют Гитлера как лидера европейской
– Можно предположить и такое объяснение того, что происходит между фюрером и неизвестными нам, но довольно властными господами.
– Они не согласны с методами его кровавого восшествия на европейский престол – вот в чем причина их охлаждения.
Он возомнил себя богом, а те, истинные, боги такого не прощают. Можете не отвечать, Скорцени. То, что вы имели право сказать, вы уже сказали, и я признателен вам за откровенность. Теперь говорить буду я. Уверен, что разочарование Гитлером как полководцем и лидером нации не привело к разочарованию идеей мирового господства арийцев. Вы не согласны, штурмбаннфюрер?
– Не привело. Не следует забывать, что во Внутреннем Мире Антарктиды тоже господствуют арийцы, причем потомки тех арийцев, которые когда-то создали цивилизацию, известную у нас под названием цивилизации атлантов.
– Но в таком случае они не должны забывать, что в рейхе существуют и другие известные личности, другие вожди.
– Вы позволили мне не поддерживать этот разговор, рейхсфюрер.
– Откажетесь отвечать? – с ехидцей поинтересовался Гиммлер, очевидно вспомнив сейчас об одном из любимейших своих подчиненных – Мюллере, с его гестапо и гестаповской тюрьмой на Принц-Альбрехтштрассе, в которой обычно казнили высокопоставленных оппозиционеров фюрера. – Я понимаю – вы личный агент фюрера, национальный герой. Скажите прямо, я вас пойму.
И вот тут Скорцени почувствовал, как в нем вскипает ярость. Он прекрасно знал свою натуру: в тех случаях, когда люди обычно тушуются перед угрозами и шантажом власть предержащих, начинают паниковать или, по крайней мере, осторожничать, – он впадает в неудержимую ярость.
– С вашего позволения, – процедил он, – я ограничусь ролью благодарного слушателя.
– Не согласен, Скорцени. Вы, конечно, имеете право не реагировать на мои слова, но замечу, что роль у вас теперь вырисовывается куда более ответственная, нежели роль слушателя проповеди из церковной массовки.
– Я не терплю, когда меня заставляют выбирать между собой и фюрером, – молвил Скорцени, прежде чем успел вспомнить, кто является его собеседником. – Извините, конечно, господин рейхсфюрер… Но вы должны понять меня, – продолжил он далеко не извиняющимся тоном.
И тут Гиммлер прибег к тому единственному, что выводило из конфликтного штопора их обоих.
– Почему вы решили, что вас ставят перед выбором? Мы оба – люди фюрера, люди, преданные Германии и фюреру. И все, что предпринимаем, делается во имя фюрера. Разве не гак?
– Это несколько меняет ситуацию, – благоразумно смягчил свою позицию и штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени, не забывая, что как офицер службы безопасности СС он такой же подчиненный Гиммлера, как и гестаповский Мюллер.
– Когда вы отправляетесь в Тибет?
«Значит, он не догадывается, что на самом деле лететь мне придется не в Тибет», – понял Скорцени и решил для себя, что уж по этому поводу откровенничать он не станет. Даже с рейхсфюрером СС. И если вдруг эта беседа станет известной фюреру, сохранение тайны экспедиции в Рейх-Атлантиду ему зачтется.