Анти-Горбачев

Тамбовский Сергей

Александров поднял руку.

– Григорий Васильевич, я не совсем пойму, с чем связана такая повестка и такая экстренность нашего совещания? Реакторы Большой Мощности Канальные, сокращённо РБМК, разработаны НИИ-8 уже более 15 лет назад. На текущий момент построено и эксплуатируется 15 единиц на пяти площадках – Ленинград, Курск, Смоленск, Чернобыль, Игналина. Нештатные ситуации случались, конечно, устройства сложные, при ежедневной эксплуатации могут произойти разные вещи, но критических ошибок в их работе замечено не было.

– Анатолий Петрович, – остановил

его Романов, – а что вы скажете по поводу внесения дополнительной реактивности при опускании замедляющих стержней? По идее они же должны гасить эту реактивность…

– Действительно, такой недостаток имеется, – Александров с удивлением посмотрел на Романова, – но он достаточно несущественен. Николай Антонович, может быть вы осветите вопрос с технической стороны?

– Гм, – сказал, поднимаясь было генеральный конструктор, но Романов махнул ему рукой и он остался сидеть, – концевой эффект на реакторах данного типа имеет место – при опускании стрежней защиты идёт кратковременное увеличение реактивности, однако это повышение всего на несколько процентов и длится течение максимум десяти-пятнадцати секунд. Никаких критических явлений оно вызвать не сможет.

– Хорошо, – ответил Романов, – я бы всё же настаивал на изменении конструкции стержней в кратчайшие сроки. Второй вопрос у меня такой… давайте рассмотрим гипотетический эксперимент по испытанию режима выбега турбогенератора…

– Вы меня поражаете, Григорий Васильевич, – подал голос Александров, – откуда такие познания в тонкостях работы РБМК?

– После двух аварий на аналогичных блоках немного углубился в тему, – парировал Романов.

– Вы имеете в виду Три-майл и Ленинградский инцидент? – спросил Доллежаль.

– Да, именно их. Так вот… идет гипотетический эксперимент, персонал разгружает реактор, снижая мощность до примерно четверти расчетной. Но при этом по неопытности не удерживает этот режим, и мощность проваливается почти до нуля. Что дальше?

– Должен заметить, что персонал всех наших АЭС достаточно опытен, чтобы не допустить такое. Но я отвечу на ваш гипотетический вопрос – дальше идёт так называемое ксеноновое отравление, – ответил Доллежаль, – и последующий вывод реактора на номинальную мощность должен происходить в течение двух-трех суток.

– Правильно, – перелистнул Романов свои записки. – Пойдём дальше. Значит, в течение этих минимум двух суток реактор будет отключен от энергосети и выработка энергии станцией резко сократится, так?

– Не так уж и резко, – возразил Александров, – только на Чернобыльской станции, например, таких блоков четыре, но сократится, это точно.

– А персоналу, ответственному за эксперимент, это совсем не улыбается – по сути это провал и последующие оргвыводы вплоть до увольнения. Тогда что сделает персонал?

– Намекаете на быстрое растормаживание реактора? – спросил Доллежаль.

– Точно, – стукнул Романов ребром ладони по столу, – а что, если персонал наплюет на инструкции и быстренько начнет выводить блок в норму? А для этого надо вытащить все стержни, раз, и слить охлаждающую

воду, два.

– Это запрещено всеми инструкциями, – запротестовал Александров, – более того, в систему встроена блокировка такого вмешательства.

– Но ведь блокировку можно отключить, верно?

Александров с Доллежалем с некоторой задержкой кивнули.

– Хорошо, идем ещё дальше. Стержни вынуты, вода наполовину слита – начинается резкий подъем мощности, перегрев подводящих каналов… могут они расплавиться хотя бы в паре каналов?

– Это сложный вопрос, – замялся Александров, – теоретически да, а на практике никто не проверял.

– А мы и обсуждаем теоретические вещи, – заметил Романов, – значит, каналы расплавляются, вода кипит, превращаясь в пар, давление внутри реактора растёт. На какое, кстати, давление рассчитана оболочка?

– 6 МегаПаскаль, – отозвался похоронным тоном Доллежаль.

– Вполне может ведь и превысить эту планку, – продолжил Романов. – А дальше у нас идет взрыв, срыв верхней крышки реактора, полное расплавление активной зоны и радиоактивный выброс реакторного топлива в окружающую среду. Какой обычный уровень радиоактивности в графитовой оболочке, подскажите, Анатолий Петрович?

– Несколько тысяч рентген, – ещё более убитым тоном сообщил Александров. – Только этого не может произойти никогда, все, что вы теоретически предположили.

– Есть такая поговорка «никогда не говори никогда», – ответил ему Романов. – Если есть хотя бы одна миллионная доля вероятности такой аварии, мы должны её исключить. Потому что жизни людей, работающих на станции и проживающих рядом со станцией обойдутся нам очень дорого. Очень. Я уж не говорю об ущербе для экономики и имиджевых потерях во всем мире.

– И какой же из сегодняшнего заседания последует вывод? – это взял слово министр среднего машиностроения Славский, молчавший до этого.

– Записывайте, – ответил Романов, – доработать конструкцию замедляющих стержней, раз, срок 1 сентября. Запретить все несогласованные эксперименты на реакторах этого типа… да просто все эксперименты запретить на… ну на календарный год, например, это два. Срок – завтра. Укрепить руководство Чернобыльской АЭС, три. Срок – в течение месяца.

– В каком смысле укрепить? – взвился директор Чернобыля Брюханов, – и почему именно Чернобыльской, у нас же пять площадок с РБМК?

– Позвольте мне не отвечать на последний вопрос, – поморщился Романов, – информация достаточно конфиденциальная. А по поводу укрепления… надо перевести заместителя главного инженера Анатолия Дятлова и вас, товарищ Брюханов, на другую работу. Туда, где нет реакторов РБМК.

– А основания? – продолжил Брюханов. – Дятлов опытнейший инженер, у него 20 лет стажа на АЭС. Я тоже немало времени проработал в Чернобыле.

– Товарищ Славский, придумайте основания, – вторично поморщился Романов, – а я обязательно проверю. И последнее – я выйду с предложением полностью прекратить производство новых блоков РБМК. Надо переходить на более безопасные вещи.