Антиабсурд, или Книга для тех, кто не любит читать
Шрифт:
— Поверьте мне, пожалуйста! — просил Катин Елизаветина. — Я ведь правду говорю!
— Не может это быть правдой! — огрызался Елизаветин. — Не может!
— Да почему?
— А потому! — поставил точку Елизаветин. — Если умный, сам поймешь. А если дурак, то зачем я буду с дураком разговаривать?
Катин бросился к Марьину.
— Поверьте мне! — закричал он. — Ведь я правду говорю!
Марьин сухо сказал:
— Никогда вы правду не говорили.
— С чего это вы взяли, что я никогда правду не говорил? — изумился Катин.
— Это
А Катин ворвался к Надеждину.
— Ну, уж вы-то мне верите? — стукнул он в отчаянье кулаком по столу. — Я ведь правду говорю!
— Может, и правду, — доброжелательно сощурился Надеждин. — Но посуди сам, чудак. Поверишь тебе один раз, значит, и другой раз верить надо. Так сказать — по инерции. А ты возьмешь да и соврешь!
— Не совру я! Я всегда буду только правду говорить!
— А вот и соврал! — уличил его, смеясь, Надеждин. — Допустим, ты мой родственник, врачи тебе сказали, что я смертельно болен. Ну? — скажешь ты мне правду? А? А? А?
Катин тихо вышел, но тут же опять взволновался и помчался к самому Светланову.
— Все! — сказал он. — Все! Отвечайте: верите вы мне или нет? Я ведь правду говорю! Или — все!
Светланов подумал и сказал:
— Не верю.
— Почему?!
— А неохота...
Тогда Катин побежал к своей маме, упал к ней на колени лицом и зашептал со слезами:
— Они мне не верят! Никто! Мама! Почему мне никто не верит? Я ведь правду говорю! Ты-то мне веришь?
— Верю, сынок, конечно, верю, — утешала его мама и гладила по голове. И Катин вдруг понял, что и мама не то чтобы не верит, а ей просто все равно, правду он говорит или нет, главное — он живой, теплый, родной, плачущий...
С тех пор Катин перестал требовать у людей ответа, верят они ему или нет. Он говорил: я правду говорю, а вы хотите верьте, хотите нет, ваше дело!
И удивительно: все ему стали верить!
Правда, вслух в этом признавался не каждый. На всякий случай. Вдруг, все-таки, он неправду говорит? Хотя, повторяю, верили. Но вера и правда вещи ведь разные, не так ли?
9 ноября 1994 г.
«Ну и что?»
Утром восемнадцатого ноября я стоял у сквозящего окна гостиницы «Вятка» в одноименном городе Кирове.
Я видел черные мокрые деревья на белом снегу. Моросило.
Я видел трансформаторную будку серого кирпича с черными молниями на желтых табличках на обшарпанных дверях.
Я видел грузовик с прицепом, возле которого топтались и без интереса разговаривали друг с другом два человека, один в рыжей бесформенной шапке, другой в картузе.
Я видел облупившееся белое здание так называемой диорамы с горельефами решительно стремящихся куда-то людей, белое здание, контурами фасада долженствующее напоминать развевающееся революционное красное знамя; оно напоминало уже из последних сил.
Я видел незамерзающий
Я видел одинаковые жилые дома, похожие на лазареты.
Я видел человека, бредущего, подняв воротник куртки, с собакой; собака, задрав хвост, бодро бегала вокруг хозяина, делая вид, что не чует его тоски.
Я видел голого атлетического мужчину, он нес на плечах голого ребенка трех-четырех лет. Мужчина шел по снегу босыми ногами — не спеша, чувствуя пользу, а от пользы — радость.
Я вспомнил о беде, что ждет меня дома. Она не дает мне покоя, с нею надо быть рядом, так легче — мне легче.
Я вспомнил о счастье, которого никогда не будет, потому что если оно будет, то сейчас же станет тоже бедой — не для меня (а это гораздо хуже).
Я вспомнил о другом счастье, которое уже было и стало уже бедой — не для меня (это гораздо, гораздо хуже).
Я увидел ворону, которая летела, тяжело отгребая влажный воздух крыльями, к дереву, чтобы сесть на ветку. Прилетела, села, смотрит.
Я увидел красный грязный автобус, проехавший по дальней улице, везущий скучных людей на скучную службу.
Сердце щемило — не как в стихах или народных песнях, а натурально, простецки, больнично.
Я оглядел стены номера салатного цвета, замызганные шторы с большими аляповатыми цветами, кровать с казенными спинками из полированной ДСП — древесностружечной плиты.
Я понял, что судьба загнала меня в угол.
Ворона слетела с дерева, полетала бесцельно — и опять села на то же дерево, но уже на другую ветку. Сидит. Смотрит.
Закипела вода в кружке, нагретая кипятильником. Пора пить кофе.
Я отпил глоток, обжегся, фыркнул. Подумал: куда я спешу? Спешить некуда.
И засмеялся.
Судьба удивилась: «Ты что?»
«Пошла ты!..» — ответил я, старательно причесываясь.
«Я от тебя никуда не денусь!» — злорадно сказала судьба.
«Мне это известно, — ответил я сквозь зубы. — Ну и что?»
«Как что? Как что?» — возмущалась судьба, всплескивая голубыми тонкими мускулистыми руками.
И еще что-то говорила, но я не слушал: по радио передавали прогноз погоды на ближайшие сутки.
18 ноября 1994 г.
Двоегузов
Двоегузов остерегался знакомств и, тем более, дружбы с положительными людьми. Потому что он, хотя сам был положительным человеком, уставал от людей, если слишком долго знал их.
Допустим, познакомишься с положительным человеком, подружишься с ним, зачастит он к тебе в гости и через месяц-другой смертельно надоест. Был бы он отрицательный, тогда никакой мороки, сказал бы ему: а катись ты, братец, туда-то и туда-то, надоел! И никаких мук совести — поскольку чего с отрицательными людьми церемониться? Некоторых вообще в тюрьму сажать надо, так что пусть спасибо говорят, что по морде не дали.