Антидот. Противоядие от несчастливой жизни
Шрифт:
Теперь затруднительность вашей ситуации стала полностью очевидной. Какой бы критерий вы ни предложили взять за основу для проведения границы между «я» и «не-я», всегда находится контраргумент, ставящий это под сомнение. Вот тут Уоттс и выдает тезис, который сбивает вас с толку еще сильнее. Встретившись с ним впервые, я испытал ощущение сродни тому, которое может возникнуть, когда неторопливая прогулка по пологому холму неожиданно приводит на кромку обрыва нависающей над морем скалы.
Тезис выглядит следующим образом: не важно, где вы соберетесь провести границу, даже если мы сможем согласовать критерии ее местонахождения, потому что вы не будете проводить границу в общепринятом смысле слова. Сама идея граничной линии подразумевает
Эта мысль положена в основу древнего китайского символа «инь-янь», но в ней нет ничего религиозного или «духовного». Уоттс считает, что это не более чем вывод, к которому приводит объективное рассуждение. Не может быть «я» без «всего остального», и бессмысленно рассуждать о первом в отрыве от второго, равно как и следовать туманному и бессодержательному лозунгу «Все мы единое целое», отдающему цветочками и травкой. Да, этот вывод справедлив для любых уровней, от самых абстрактных до самых конкретных. Действительно,
вы не можете быть собой вне вашего личного окружения или вне социального или иного сообщества, к которому принадлежите. Но вы не смогли бы быть собой и без всех физических объектов внешнего мира, которыми вовсе не являетесь.
Мы живем, не сознавая этой очевидной истины, беспокойно пытаемся определить собственные границы, утвердить свое эго, установить превосходство над другими. Мы не понимаем главного: именно взаимозависимость делает нас тем, что мы есть. Вот как говорит об этом Уоттс: «Настоящая фундаментальная и абсолютная истина, единственное, что необходимо знать для понимания самых сокровенных тайн бытия, звучит так: у всякого внешнего есть внутреннее, а у всякого внутреннего есть внешнее, и, несмотря на свои различия, они неразделимы».
Это упоминание о различиях имеет большое значение. Речь не идет о том, что границы не существуют, вроде «истинной» картины мира как большой бесформенной однородной массы, похожей на подтаявшее мороженое. То, что ваше «я» и «все остальное» сущностно связаны между собой, не должно пониматься так, будто вашего «я» нет. Наше душевное здоровье зависит от возможности поддерживать целостность своей личности, и ни Алан Уоттс, ни Экхарт Толле не собираются угрожать вашей психике. На самом деле оба они приходят к выводу о том, что собственное «я» — некая фикция, хотя и исключительно полезная, и понимание этого, а не попытки отрицания всеми силами, может служить исполнению желаний.
Замечено, что спокойная манера Экхарта Толле помогает умерить скепсис его собеседников, и это оказалось так и в моем случае. Он действительно распространял вокруг себя почти осязаемое ощущение глубокого спокойствия, которое впитывалось в атмосферу маленькой квартирки, и я должен признать, что, несмотря на все мое сопротивление, к концу разговора оно передалось и мне. Паузы, которые казались такими неловкими вначале, постепенно начали восприниматься лучше, а позже, когда мои потуги заполнить их разговором угасли, и вовсе стали приятными. На протяжении многих секунд Толле моргал и улыбался, а я обнаружил, что спокойно улыбаюсь в ответ.
Тем не менее я не мог заставить себя поверить, что его внутренний мир так чудесно спокоен, как он утверждает. Я поинтересовался, когда он в последний раз был действительно раздражен. «Не припомню, когда это было…» Сегодня утром? Может быть, вчера? «Думаю, последний
В «Силе настоящего» Толле пишет о том, с каким восхищением он наблюдает уток в пруду недалеко от своего дома, и что происходит, когда они дерутся. После окончания драки птицы раскрывают крылья и чистят перышки, словно избавляясь от воспоминаний о стычке, а потом снова спокойно плавают. Утки не хранят обиду. А люди, с их эго, хранят. Когда Толле садится на своего конька, нет такого несчастья в мире, которое он не стремился бы приписать нашим попыткам защитить и укрепить наши эго. Войны, тирании и несправедливости всех мастей являются не более чем попытками неуверенных эго утвердиться: закрепить свои границы, выделить себя и навязать остальному миру образ мыслей, от которого, как им кажется, зависят их жизни, хотя на самом деле — всего лишь эти эго.
Встав, наконец, чтобы уходить, я замешкался: почему-то мне показалось, что рукопожатие будет выглядеть неуместно формально. Неожиданно Толле шагнул вперед и крепко обнял меня на прощание. Я спустился на лифте на первый этаж, вызвал такси и присел на чугунную скамейку у дома, ожидая, когда за мной приедут. Я чувствовал себя на удивление легко и спокойно, и мне показалось, что было бы неплохо вот так посидеть еще несколько часов на скамейке в угасающем свете дня, ничем особенным не занимаясь. Но это было невозможно. Я — что бы это ни значило! — должен был ехать в аэропорт, чтобы успеть на свой самолет.
Глава 6. Ловушка безопасности.
Неочевидная польза неуверенности
Мне кажется, что безопасность сродни смерти.
13 января 2002 года, в период всеобщей нервозности и повышенной бдительности, последовавший за террористическими актами 11 сентября 2001 года, 46-летний пилот Элвуд Менир по прозвищу «Вуди» приехал в международный аэропорт Филадельфии. Ему предстоял обычный рейс в Миннеаполис за штурвалом самолета авиакомпании US Airways, и он никак не мог предполагать, что очень скоро его имя будет фигурировать в заголовках газет наряду с другими заметными новостями уик-энда, включавшими историю о том, как президент Буш подавился кренделем.
Подобно всем остальным аэропортам Америки и мира, процедуры службы безопасности в Филадельфии стали значительно жестче. Месяцем ранее на борту самолета, летевшего из Парижа в Майами, удалось схватить и обезвредить Ричарда Рида, несостоявшегося террориста с взрывчаткой в подошвах, и это явилось поводом для начала эпохи обязательной проверки обуви пассажиров. Пилоты не были исключением из общего порядка проверок, и, когда наступила очередь Вуди Менира, сотрудника службы безопасности озадачило присутствие в его ручной клади пинцета. Оказалось, что пинцет, в отличие, скажем, от штопоров или металлических ножниц, не входит в категорию запрещенных предметов, и Менир совершенно не собирался ничего нарушать, пытаясь пронести его в самолет. Но проверяющий задумался, и слишком долгая пауза вызвала у пилота раздражение — каждое новое ограничение бесило его и коллег все больше и больше, а на этот раз имел место явный перебор. Менир не стал громко возмущаться, а всего лишь задал сотруднику язвительный вопрос. В результате его сразу же арестовали, поместили на ночь в тюрьму и уволили из US Airways. Лишь после нескольких месяцев судебных разбирательств его признали невиновным в «угрозе террористическим актом» и восстановили на работе.