Антиидеи
Шрифт:
«Виды» одиночества, возникавшие в исторически разнотипных общественных укладах, никогда не были тождественны по содержанию. Поэтому выводить пессимистическую идею о безысходности одиночества для всеисторических судеб человека из одного лишь факта наличия феноменов одиночества в самые различные периоды – от древности до наших дней – значит сбиваться на путь поверхностного, спекулятивного обобщения, не понимать качественно-своеобразного содержания разных состояний одиночества и, что самое главное, игнорировать все противоположные факты и тенденции в истории, которые воочию говорят о преодолении разобщенности людей, о росте коллективной солидарности и гуманизма. Это значит заранее обрекать себя на непонимание того кардинального обстоятельства, что социалистическое общество, в котором утвердилась общественная собственность, порождающая отношения товарищества и взаимопомощи между людьми, уничтожена эксплуатация человека человеком, создает реальные предпосылки преодоления одиночества в основных его параметрах: социально-классовых, нравственно-психологических и т. п. Здесь одиночество имеет уже иной смысл, чем в прошлом. Развитой социализм создает самые благоприятные условия для торжества подлинно братских,
Проблема одиночества многогранна. В ней наряду с социальным нравственный аспект занимает одно из стержневых мест. Вот почему нам хотелось сосредоточить внимание именно на нравственном одиночестве и его крайнем, губительном проявлении – моральном отчуждении. Это тем более оправданно, ибо именно здесь – во всей их психологической конкретности – истоки ядовитой антиидеи о непреодолимости, безысходности одиночества.
Мироощущение одиночества никогда не было самодовлеющим, независимым от общей нравственно-психологической атмосферы общества, феноменом. Оно противостояло, как полярная противоположность, мировосприятию с позиций классовой солидарности, коллективности, единства людей. И в немалой степени зависело – как социальный и духовный антипод этого мировосприятия – от реальной сплоченности социальных общностей, групп, слоев, классов. Патриархальная община, сословные и корпоративные группы, классово-профессиональные слои – все эти исторические разновидности той ограниченной «коллективности», которые, распадаясь, вызывали вполне конкретно-исторические состояния одиночества. Каждое такое одиночество люди страдали и стремились преодолеть по-разному. В родо-пле-менной общине, например, не было наказания более страшного, чем изгнание из нее, оно было равносильно смерти (вот почему родоплеменное сообщество не знало смертной казни как таковой). Чувства одиночества, возникавшие у людей этого периода, обычно связаны с распадом первичных кровно-родственных связей. Они выражают тоску по утраченной (или ослабленной) первобытной сплоченности. Ощущение одиночества еще не вычленялось как самостоятельное переживание отсутствия внутреннего, «интимного» контакта между людьми: ни объективные, ни субъективные предпосылки такого вычленения еще не сложились.
Люди, жившие в условиях развитых рабовладельческих цивилизаций, уже знают чувство одиночества, весьма похожее на современное, более тонкое психологически. Здесь ощущается потребность разделить свои переживания с кем-то на основе личностной, духовно-интимной близости, найти душу, родственную собственной. У Платона в диалоге «Пир» Аристофан рассказывает прекрасный миф, в философско-художественной, образной форме раскрывающий эту потребность на примере происхождения и смысла любви. Раньше, в глубокой древности, повествует рассказчик, существовали существа, соединявшие в себе мужское и женское начала – андрогины. Эти существа обладали огромной силой, уверенностью в себе и попытались напасть на богов. Зевс наказал их, разрезав каждого андрогина пополам, так что получилось два существа – мужское и женское. После этого каждый человек – это как бы половинка прошлого цельного существа, андрогина, рассеченного на две части, «и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину», [Платон. Соч. В 3х т. М., 1970, т. 2, с. 118.] не заменимую никакой другой. Вот почему у людей, продолжает Аристофан, появилось удивительное чувство привязанности, близости, тяга к своей утерянной «половинке». И что же такое в этом случае любовь, привязанность? Ею «называется жажда целостности и стремление к ней». [Платон. Соч, т. 2, с. 120.] Итак, в образной, прямо-таки телесной форме Платон здесь высказал глубинную философско-этическую идею о стремлении человека быть целостным в своей сущности, что возможно только в единении с другим человеком. В этой идее были талантливо выражены (правда, на одном только примере – любви) многие нравственно-психологические проблемы как единения, общности человека, так и его отдельности, одиночества.
Переход от феодального общества к буржуазному, сопровождавшийся, с одной стороны, небывалым развитием индивидуальности, ростом ее «автономии» и самоценности (хотя и формальной, ограниченной) и, с другой стороны, разрушением сословно-корпоратив-ных связей, патриархальной общности людей, вызвал к жизни небывалую тягу к братской солидарности, единению – как в масштабах общественных, так и межличностных. Мы сейчас не останавливаемся на вопросе о том, как буржуазия своекорыстно использовала эту потребность в новых формах социальной общности, побеждая под лозунгом «Братства» своих противников и открещиваясь от этого требования на практике сразу же после революции. Нам важно просто указать на ту социально-историческую почву – эпоху духовно-нравственного перелома в мироощущении человека,- которая определила мощный взлет мыслей, чувств, идеалов, надежд на новое единение людей и одновременно крайне обостренно поставила проблему нравственно-психологического одиночества личности.
Во времена исторических разломов, переходных эпох возникают – пусть на небольшой срок – своеобразные «зазоры» между культурами; это периоды, когда старая культура распадается, ее ценности осмеиваются, а новая культура с ее нарождающимися ценностями еще не сложилась, пока что проявляясь как могучая, но еще не обретшая рельефных, застывших очертаний тенденция. Эта тенденция вызывает необратимое чувство перемен, предвосхищение коренных сдвигов в общественной жизни и положении личности. В это время отдельным мыслителям удается подняться «над» эпохой и взглянуть на исторический ландшафт с таких вершин, с которых видны более отдаленные горизонты бытия человека. Хотя такая перспектива, открытая этими мыслителями, в чем-то туманна, даже фантастична, в чем-то ограниченна или гротескно преувеличена, сам факт ее рождения нельзя переоценить. Это время возникновения таких идей, ценностей, идеалов, которые затем переживают столетия. Именно в таком стыке времен, в «зазоре» между феодальной и буржуазной культурой
Конечно, идеал полного нравственно-психологического «слияния душ» людей (особенно в любви и дружбе) был в немалой степени прямолинейным и наивным. В этом его сходство с нарождавшимися в тот период буржуазными идеями о безболезненном, плавном Прогрессе, альтруистическом Гуманизме, всемогуществе абстрактного Разума и т. п. В буквальном своем значении он был несбыточен, даже фантастичен. Но это не помешало ему наложить неизгладимый отпечаток на нравственно-психологическую атмосферу жизни личности на целые столетия вперед, воплотиться в ее напряженных исканиях, в порывистой смене ее упований и разочарований. Кроме того, в отдельных своих моментах идея «слияния душ» не только предвосхищала важные фазы нравственного самочувствия человека, втянутого во все ускоряющийся ритм социального развития XIX-XX веков. Она, если отвлечься от ее преувеличений и наивности, определяла некоторые важнейшие потребности развития человека, исторические задачи совершенствования межличностных отношений (хотя и не содержала ясных представлений о путях и средствах их реализации). Вот почему, даже отвергаемая, осмеиваемая, она – пусть исподволь – тревожит чувства и мысли людей и в наше время. А быть высмеиваемой – правда, с долей горечи, сожаления по этой ускользающей «синей птице», благородной, но неосуществимой мечте – ей пришлось быть очень долго: десятилетия за десятилетиями (особенно ярко этот процесс запечатлен в истории мировой литературы XIX-XX столетий). Когда лозунги буржуазного «Братства», «Равенства», «Свободы» были преданы, обернулись лицемерной фразой, когда предчувствие новых форм человеческой солидарности оказалось обманутым, тогда и были разрушены условия незыблемости и самоочевидности этой идеи. Очарование мечты, которое еще долго остается за ней,- это совсем не то же самое, что уверенность в ее жизненности. С вступлением капитализма в стадию империализма, с ростом его реакционности стали окончательно разрушаться последние оазисы межличностных отношений, где еще ощущалось воздействие идеи о полном «слиянии» внутридушевных движений и сил.
Опустошение межличностных отношений в нравственно-психологическом направлении приняло ныне в капиталистическом обществе не только небывалые масштабы, но и обрело новое качество, угрожая самому нравственному здоровью человека, самому его существованию как целостного существа. Жизнь людей предстала как тотально разъединенная непониманием и равнодушием. «Некоммуникабельность» (особенно нравственная) в обществе и межличностных отношениях стала самоочевидным объектом многотомных исследований – социологических, психологических, философско-этических. Так проблема одиночества приобрела в буржуазном мировоззрении и культуре исполинские размеры, став духовным генератором многих пессимистических, циничных представлений о судьбе человека, о смысле его жизни и его нравственных устоях.
Мироощущение одиночества, подобно эпидемиям, периодически, волнами охватывает массы людей на Западе, вызывая мучительные личные страдания, срывы, разочарования. Фантастический сон, тревоживший на каторге Раскольникова в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», кажется пророческим для таких болезненных состояний. Раскольникову снилось, что весь мир осужден в жертву невиданной моровой язве: появились какие-то трихины, существа микроскопические, но наделенные волей, вселяющиеся в души людей. Зараженные ими люди становились как бы бесноватыми, не понимали друг друга, убивали друг друга в бессмысленной жестокости, пытались собираться вместе, не зная зачем, и тут же беспричинно мучили друг друга, кончали самоубийством; они «не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать». [Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. М., 1972, с. 555.] Слова Ф. М. Достоевского о несогласии людей в отношении добра и зла. Не касаются ли они одного из глубинных нравственно-психологических источников одиночества? В дальнейшем мы увидим, что касаются, причем непосредственно.
Разложение старой системы ценностей оказалось тяжким для личности в социальных условиях, где частнособственнический интерес, своекорыстие являются главной пружиной взаимоотношений людей. Буржуазный, эгоистический интерес – социальная предпосылка нравственно-психологической изолированности индивида. На этот факт указывал еще Ф. Энгельс: «Возведение интереса в связующее начало человечества необходимо влечет за собой – пока интерес остается именно непосредственно субъективным, просто эгоистичным – всеобщую раздробленность, сосредоточение индивидов на самих себе, изолированность, превращение человечества в скопление взаимно отталкивающихся атомов…» [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 605.]
Частная собственность – особенно в ее буржуазной форме – имеет особое свойство: она разъединяет людей, вызывает антагонизм их интересов и воль, втискивает весь ход их моральной жизни в прокрустово ложе «рыночных» отношений «купли-продажи». «Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т. е. когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т. д.,- одним словом, когда мы его потребляем…- писал об этом К. Маркс. – Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств – чувство обладания». [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 120. ] Жажда обладания, наживы, увеличения собственного богатства становится самодовлеющей силой, деформируя весь нравственно-психологический мир личности, сферу ее взаимоотношений со всеми другими, которые выглядят либо как потенциальные враги, хищники, от которых надо защититься, либо как «выгодные средства», за счет которых можно увеличить сферу своего частнособственнического «обладания».