Антисваха против василиска
Шрифт:
«Аней я осталась только для самой себя, для всех других я давным-давно мама, бабушка, Анна Ильинична. Интересно, если я в самом деле проживу ещё сто лет, то начну ощущать себя старушкой? Той щупленькой, седенькой старушкой, что вижу в зеркале? Или единственный внутренний признак прожитых лет — полное согласие с изречением, что возраст определяется не годами, а числом развеянных иллюзий? И плюсом — накопившаяся дикая усталость и всё сильнее разгорающийся жуткий страх пережить кого-либо из своих родных, как пережила двоих мужей?»
Трое сыновей Ани хоть и щеголяли давным-давно седой шевелюрой, а возраст начинали
«Во времена моей юности 55-летние люди смиренно признавали себя стариками, — рассеянно думала Аня, ловко перехватывая морщинистой рукой подползающую к горе подарков праправнучку: девочка явно нацелилась распотрошить книгу в ярком переплёте. — Время течёт, мир меняется. Особенно сильно он изменился за тот век, что прожила я…»
Кадры воспоминаний калейдоскопом закружились перед глазами именинницы: детство в стране, изнурённой революцией и противостоянием красных и белых, первая любовь и великая война. Период разрухи и скитаний по гарнизонам, короткая полоса счастья и вновь чёрная полоса, из которой она с усилием выныривает: в строгом костюме директора собственного лицея. Двенадцать лет она возглавляла учебное заведение, пока не пришла пора передать его в надёжные и заботливые руки нового директора: после тяжело перенесённого гриппа Аня наконец-то ушла на пенсию. В возрасте 92 лет…
Судьба отмерила ей много лет, да только продолжительность жизни не гарантирует её благополучия: оно, как и всегда, исключительно в руках человека и той судьбы, что ему предначертана свыше: как её первому мужу было суждено умереть молодым.
«Сколько лет прошло, а лицо Славы помню, будто лишь вчера познакомились, — со светлой грустью вспомнила Аня первого супруга. — И Гришу помню не тем озлобленным умирающим стариком, каким он был в последний год своей жизни, а молодым красивым офицером, счастливым от того, что небо над головой не вспарывает рёв сирен, и гордым, что победа — результат и его усилий тоже. Когда за спиной целый век, хранить в своей слабеющей памяти надо только самые светлые моменты…»
Юбилей отгремел. Сыновья отвезли Аню из ресторана в её квартирку, которую она решительно отказывалась менять на большую в лучшем районе: зачем ей лишние квадратные метры, если она еле-еле справляется с уборкой этих?
— Отдыхай, мамуль, замучили мы тебя празднованием, — понимающе сказал старший сын, аккуратно складывая на стол все подарки. — Завтра уезжаем в пансионат на море, помнишь?
— Альцгеймер ещё не готов записать меня в пациентки, так что помню, — улыбнулась Аня.
— Может, сразу к нам поедем? Чего тебе одной сидеть?
— Сам же сказал: отдыхать от вас буду, шумные вы мои. Идите уже, — отправила сыновей по домам Аня и заперла дверь.
Ей в самом деле хотелось одиночества. И покоя. Но покой ей только снился: утром они большой компанией отправились в пансионат. Домой Аня вернулась через месяц. Разобрав сумку, она проковыляла на кухню, села за стол и опустила голову на скрещенные руки.
«Как же я устала… За последние восемь лет пенсии
С воспоминаний давних лет она переключилась на лица родных: сыновей, внуков, правнуков, маленьких праправнуков, а ещё — брата и сестры, которым тоже досталось долголетие уральских предков, родных племянников и бесчисленных внучатых племянников. Как разрослась её семья! Молодёжь такая шумная, яркая, уверенная в своих силах и в том, что им любое море по колено, любые проблемы по плечу. Молодёжь, только начинающая писать книгу своей жизни, с трепетом ожидающая переворота каждой новой страницы: на чёрном фоне будет её текст или продлится белая полоса? Молодёжь, что нет-нет да и посмотрит с ужасом на нищих, сидящих на людных бульварах с протянутой рукой: не ждёт ли и их такой же финал? Удастся ли пройти по жизни с гордо поднятой головой или судьба уже заготовила предательский удар под дых? Посмотрит с ужасом — и побежит дальше, взращивая в себе уверенность, что уж они-то не согнутся под ударами злого рока.
«А моя книга жизни написана до конца и много-много раз перечитана в воспоминаниях. Я дошла до последней страницы и прочитала эпилог. Пусть он вышел не такой романтически-счастливый, как мечталось в юности, но он вышел достойный. Хорошо, книга жизни у каждого человека одна — ужасно подумать, что иначе мне пришлось бы заново проходить этот длинный и долгий путь, получая оплеухи судьбы и раз за разом поднимаясь на ноги: я слишком устала для второго тома. Когда же я увижу слово «КОНЕЦ»? Моя книга жизни вышла такой объёмной, такой перенасыщенной событиями, что пора бы уже закрыть её…
Боженька, ты прости, что большую часть моей жизни я не верила в тебя. Прости, что и сейчас рассматриваю вопрос твоего существования скорее с естественно-научных позиций, чем религиозных. Чувствую, что скоро я покину этот свет, освободив место в нём для новой яркой, жизнелюбивой души. Той, что будет мечтать поскорее вырасти, потом — поскорее встать на ноги, достичь успеха в профессии, купить квартиру-машину-дачу, выйти замуж и родить детей. Я всего этого уже не хочу, я благодарна тебе, Боженька, за старость и тот покой, что ждёт впереди. Только я измучилась сидеть на последней странице своей книги, смотря на пустой форзац обложки и с трепетом прислушиваясь, не захлопываются ли книги родных и близких. Ты забери меня раньше их, хорошо? Я так смертельно устала…»
В нахлынувшей полудрёме Ане почудилось, что кто-то зовёт её издалека… Зовёт, как долгожданную, как жизненно необходимую… Зовёт так, будто тоже измучился в ожидании встречи с ней… Неужели её простенькая, не каноническая молитва была услышана?! Неужели ОН призывает её на Суд свой?! Неужели долгожданный финал её истории наконец-то наступил?
Аня всей душой потянулась навстречу тоскующему, тихому, удивительно родному шёпоту, мечтая о вечном покое, и вдруг голос резко изменился, обретя звучание и чёткость мужского баритона: