Антология «Дракула»

Морган Крис

Дома ему иногда удавалось укрыться от лета. Воздух здесь казался более разреженным, окна с витражами вместо стекол приглушали солнечный свет. Когда-то это был добропорядочный викторианский дом, и, казалось, с наступлением сумерек он обретал свой прежний характер. Тени стирали дешевые, под дерево, обои. В квартире Рена на втором этаже когда-то была семейная спальня. Он старался не думать об этом.

Поздние вечерние визиты Шрека сделались обычными. Рена тоже иногда приглашали в квартиру на первом этаже — выпить или посмотреть видео. У Шрека была великолепная коллекция старых фильмов, в основном черно-белых: Хичком, Полански, film noirs [15] сороковых, Борис Карлофф и Бела Лугоши — фильмы ужасов на все времена, немецкие экспрессионисты — «Носферату» и «Ящик Пандоры», эротичное арт-хаусное кино Уорхола и Фассбиндера,

не говоря уже о чепухе про путешествие какого-нибудь магистра по собственному заднему проходу. Шрек особенно гордился старыми ужастиками и фильмами категории «Б» — его восхищало, как режиссеры протаскивают под видом трэша настоящий, ценнейший материал.

15

Черные фильмы (искаж. фр.)

— Готический кошмар, замаскированный под полное барахло. За избитым сюжетом и дешевыми спецэффектами — целый мир недосказанности и порока. Эти темные, ужасные глаза, глядящие на тебя с экрана.

Выпив, Шрек становился сентиментальным. В его холодильнике и винном погребке цвел настоящий сад чудес. Они с Реном часами сидели при тусклом свете экрана, прихлебывая польскую водку с томатным соком или смакуя горьковато-сладкие ликеры, по цвету напоминавшие луну, когда она едва проглядывает сквозь облака.

Рен копил холодные, словно накрахмаленные пейзажи этих фильмов, и они защищали его от пылающих летних дней. Алкоголь тоже помогал, особенно если удавалось прихватить часок-другой сна. Крепкие напитки обладают свойством, которого начисто лишено пиво: они действуют целый день, будто у тебя внутри медленно тает лед. Темнота уединения. Иногда Рен делал неглубокие надрезы на руках бритвенным лезвием и слизывал кровь, а потом подставлял руки под холодную воду. Это позволяло ему не терять чувства реальности. Кражи тоже помогали, правда, пока ночи были короткие, фирма предпочитала выжидать. Рену нравилось, что тут была своя стратегия, своя игра. Он испытывал довольно острый, но все же умеренный страх перед сторожевыми собаками, вооруженными охранниками, полицейскими патрулями. С ними было проще, чем с Элисон. И еще его поддерживала строгая дисциплина: все, что они добывали, включая деньги, поступало в этот дом, в подвалы Шрека, под присмотр таинственных и невидимых боссов, которые стояли за ним.

Как-то раз в пятницу вечером, после удачной кражи нескольких суперсовременных компьютерных игр, стоивших целое состояние, Рен и два его подельника отмечали успех в частном клубе. Они приглашали и охранника, которого подкупили, чтобы не поднимал тревогу, но тот предпочел лечь на дно. В клубе было темно и гулко и так сыро, как будто с потолка вот-вот закапает дождь. Тут собирались преступники, притворявшиеся бизнесменами, и бизнесмены, притворявшиеся преступниками. Две молодые стриптизерши, имитируя сексуальный интерес друг к другу, принимали неуклюжие позы на узкой сцене. За одним из столиков мужчины средних лет открыто, чуть ли не демонстративно, нюхали кокаин. Рен и его собутыльники сидели за стойкой и глушили виски и коктейль «Черный русский». Между столиками неторопливо прогуливалось несколько молодых женщин. Они выжидали. Вполне естественно, что воздух был насыщен желанием. Все было продумано, вплоть до надтреснутой лампочки и неверного света. Рен пил, жевал лед, смотрел на два светильника, бликовавших осколками зеркал, на красные жилки, которыми пронизывал свет бледные лица и голые руки девушек.

Через некоторое время, он точно не запомнил какое, все трое оказались в крошечной боковой комнатке с худой темноволосой девушкой в красной тунике. Посредине стоял обитый черным бархатом диван. Двое парней наблюдали, как девушка раздевала Рена, а потом толкнула его на диван и легла сверху. Ему было стыдно. Он запутался в ее белье. Она оседлала его и уперлась вытянутыми худенькими ручками в его плечи. Приятели пристально наблюдали за ними. Рен чувствовал себя в ловушке. Он испытывал одновременно унижение и удовольствие. Кончая, он прокусил ей мочку уха и почувствовал металлический вкус крови. Его пересохшие губы почти приклеились к ее коже. Девушка отпрянула с перекошенным от злости лицом. Рен облизывал губы и смотрел, как его приятели успокаивают ее, извиняются, предлагают деньги. Ни один из них до нее не дотронулся.

Иногда Рену случалось видеть гостей Шрека и слышать, как он с ними разговаривает. Приходили в основном по делу. Интересно, у Шрека есть любовник? Появлялись какие-то молоденькие, простоватые на вид мальчики, но ни один из них не приходил регулярно. В конце концов, даже если все и говорят, что Киска — гомосексуалист, это не значит, что он и вправду голубой. Слухи — это другая, отдельная реальность. Может, кто-нибудь думает, например, что Рен вставляет Шреку. Как-то раз, слегка протрезвев после одной

из попоек, Рен задумался, до чего они могут дойти в своих ночных бдениях. В колледже он знал парней, которые, надравшись, начинали тискаться или дрочили друг другу. Но если Шрек хотел склонить его к чему-нибудь подобному, то уже упустил несколько прекрасных возможностей. Мысль о том, что однажды ночью Шрек схватит его за яйца, не слишком пугала Рена. Гораздо неприятнее будет, если старый дурак всерьез запал на него и не захочет отпускать. С этими ночными просмотрами и выпивкой они давно ходили по краю. Все случится очень скоро. И Рен не представлял себе, что будет, если он откажется. Что-то в Шреке было покровительственное, почти материнское. Эти его ухоженные длинные ногти, мятная жевательная резинка, которой он освежал дыхание. Может быть, он католик? Или еврей? Как он поступит с тобой, если ты больше не захочешь быть членом его семьи? К концу лета Рен стал подозревать, что уже впутался во что-то такое, из чего теперь и не выпутаться. А еще он видел сны.

Сны были продолжением старых фильмов Шрека с их монохромным миром: леса, пустынные улицы, разрушающиеся, как бы даже крошащиеся дома, луна сквозь пелену облаков. Ландшафт населяли крошечные фигурки: то ли куклы, то ли дети — существа с пустыми, будто непроявившимися на фотографии лицами. Ветки, детские коляски и всякий мусор плыли по грязному каналу за железной дорогой, почти съеденной ржавчиной. В снах стояла тишина — как после катастрофы. Рен (или тот, кем он был в тех декорациях) бродил по улицам, пытаясь то ли отыскать кого-то, то ли сбежать от него. Сон никогда не показывали до конца. Проснувшись, он знал, что где-то там, за стеной или через улицу, все это продолжается до сих пор. Он слышал плач, крик, злобное рычание, стоны наслаждения. Но откуда доносятся эти звуки — не знал. В какой-то момент, ближе к концу каждого сна, он смотрел на луну и видел вверху черное окно, выход в другой мир — в темноту, из которой выглядывало лицо Шрека. Цветными в этих снах были только его яркие губы и глубокие голубые глаза, которые избегали встречаться с глазами Рена.

Однажды в середине августа Рен отправился в ночной клуб в центре города. Там играли индустриальный и готический металл. В конце улицы на бетонном постаменте красовался поврежденный, как бы ушибленный с одной стороны, диско-шар. Сам клуб напоминал бесхозный склад с проведенным в последний момент электричеством и спешно наклеенными на стены постерами с физиономиями разных придурков. Клуб состоял из двух похожих друг на друга помещений. В каждом из них длинная изогнутая стойка тянулась от входной двери до квадратной площадки для танцев. На первом этаже играли хеви-метал, на втором — индастриал и готик-метал. Завсегдатаи разных этажей внешне сильно отличались друг от друга. По некоторым причинам Рен выбрал второй. После двух часов жесткой музыки и тепловатого пива в пластиковых стаканах настроение у него совсем пропало. Свободных девушек почти не было. Возможно, сюда приходили только ради музыки. Внезапно почувствовав себя очень пьяным и страшно одиноким, Рен поскользнулся на липком полу. Как раз начался новый трек.

Быстрые царапающие гитарные рифы застали его врасплох. Чуть позже он узнал, что это. Лy Рид прорычал свое: «Ты убил своего европейского сына, / ты наплевал на тех, кому меньше двадцати одного», потом послышался звон разбиваемого стекла, потом пять минут напряженного немузыкального шума. Конечно, он слышал это и раньше, но никогда так громко и в такой подходящий момент. Как будто звук больно разбился на составные части. Рен закрыл глаза и подумал о будущем. Этой опрятной компьютерной жизни не будет. Что придет ей на смену? Варварство? Жестокость? Какие инстинкты надо вернуть, чтобы человечество опять стало настоящим? «The Velvet Underground» больше тридцати лет, но эта музыка до сих пор потрясает. Шрек был прав насчет восьмидесятых, понял Рен. То время превратило тревожность в стиль жизни, оно стало генерировать тревогу как продукт. Только теперь общество начинает понимать, что все это было по-настоящему. «Лучше скажи — прощай».

Музыка становилась все более жалобной, а пол — все более липким. Тень глотала танцующих, приклеенных друг к другу губами. Пар становилось все меньше. Туалеты, как всякая ничейная территория, были залиты рвотой и мочой. В небольшой боковой комнатке, где в баре остался только «Будвайзер», Рен разговорился с бледной молодой женщиной с гладкими черными волосами и татуировкой на левом плече — череп, но не человеческий. Ее звали Люси. Они потанцевали, неуклюже пообнимались и стали проталкиваться сквозь человеческие обломки к выходу. Снаружи было холодно и звездно. Они не стали ждать такси, а прыгнули в ночной автобус. Кого-то у них за спиной стошнило на пол. Рен и Люси целовались, заполняя рты слюной, а ноздри — дыханием друг друга.